Деда Матвея Егор застал сидящим на завалинке. Погода была ещё тёплая, но дед уже облачился в полушубок и валенки, а лысую голову прикрыл старой военной фуражкой с промасленным верхом и треснувшим козырьком. Скрестив руки на коленях дед живо вертел головой по сторонам, не упуская из виду ничего, что делалось на улице.

– Здорово, дед Матвей! – сказал Егор, подходя.

– Здорово, да без коровы! – отозвался дед, с интересом разглядывая Егора выцветшими голубыми глазами. Сначала он, видно, не признал его, но присмотревшись, спросил:

– Никак Егорий?

– Он самый!

– А я глядю, чай, ты, чай, не ты. Эва, какой вымахнул! Пра слово, бирюк! Годков-то сколько ж тебе?

– Да уж, считай, тридцать, дед. На будущую весну стукнет, – ответил Егор, вынимая из кармана махорку.

Дед Матвей, увидев кисет, радостно возбудился.

– Ту уж и мне скрути, Егорушка, – попросил он. – Сидю тута, как петух на яйцах, а покурить неча. Мои-то ироды, – дед кивнул на окна, – што ить надоумили – табак прятать. Старой ты, говорят, дед, память у тебя отшибло, сунешь куды цигарку, да и дом спалишь. Это ж надоть, старой! Да мне хошь чичас каку бабёнку, не откажусь!

Егор засмеялся. Дед Матвей по своей живости никак не напоминал столетнего, хотя при ближайшем рассмотрении выяснилось, что он действительно очень стар. Пальцы у него были все скрючены ревматизмом, а сквозь шелушащуюся кожу на руках и лице проступали все до единой жилки, так что казалось, что они проходят не под кожей, а сверху. И борода у деда Матвея была не седая, а сивая от времени, и не курить бы ему на завалинке, а лежать бы на печке да греть кости, но он так ловко прикусил голыми дёснами цигарку, что Егор только подивился. Ну и дед! Такой и впрямь с любой старушенцией управится.

А старик, дорвавшись до курева, прямо-таки млел от удовольствия, и Егор подумал, что, пожалуй, самое время показать ему коробку.

– А я к тебе по делу, дед Матвей, – сказал он. – Есть тут у меня одна штукенция, а что за штукенция – не знаю. Вроде как не в наше время сделана. Вот я и подумал: пойду к деду Матвею да и покажу. – И Егор достал коробку.

Дед Матвей, не выпуская цигарку изо рта, покрутил коробку в узловатых пальцах, зачем-то приложил её к боку и сказал:

– Кажись лядунка. Крышки вот токма нету, а то бы как есть лядунка.

Это слово ни о чём не говорило Егору, вернее, почему-то вызвало на память другое слово – лампадка, и он спросил:

– Для поповских дел, что ли?

– Сказал тожа – для поповских! – отмахнулся дед Матвей. – А для солдатских не хошь? Патронаш ето. В ём царёвы солдаты патроны таскали. Ты-то где раздобыл?

Пришлось опять сказать, что, мол, от деда осталась.

– От Ивана? Не могёт от Ивана, ён в солдатах не был. Отцовый ето у него, Тимофеев, значитца. Тот, пущай и недолга, а тянул лямку. Я ить Тимофея-то во как знал.

Мать честная, подумал Егор, это надо же таким дураком быть! Упёрся, как баран в ворота, в эту самую коробку, а про главное и забыл. Ведь если деду Матвею сто лет, так он и прадеда знал! Конечно, знал, в одной же деревне жили!

А дед Матвей, не подозревая, какие чувства вызвали его слова у Егора, продолжал с воодушевлением:

– Тимофей-то, знаешь, какой мужик был? Еруслан! Ты супротив его мелюзга пузатая. Лошадей с копыт сшибал Тимофей-то. Как даст, бывало, кулаком, ёна так и на коленки. Бабы-то наши обмирали по Тимофею. А уж какойный охотник был – такех, чай, и у самого царя не было. Барин наш, помещик Телятьев, всё в псари Тимофея звал, а ён ни в каку. Один любил по лесу шостать. Барин-то, знамо дело, приневолил бы Тимофея, а тута, глядь, и рекрутов приехали брать. Ну и забрили лоб Тимофею. А как не забрить? Глянули токма, и готово – в пушкари. Куды ж ащё, ломовика такова.

Егор слушал, боясь пропустить хоть слово. Всё было в новинку и захватывало, как сказка в детстве, но не менее интересовали и охотничьи дела прадеда, и Егор спросил:

– А правда, что у Тимофея волк жил?

– Бог не даст соврать – жил. Сам видал. Здоровущий волчина, хучь и хромой. Бывалось, идёт Тимофей с ним по деревне, и обои – хром, хром, ён в ту сторону, а волк в другу.

– Почему обои? – удивился Егор.

– Дак ты што, паря? Тимофей-то хромой был, аль не знашь? Ногу-то Тимофею в солдатах сломало. Лета два походил под ружжом-то, а там, глядим, вертается. На царёвом смотру, стал быть, ногу-то. А куды с ней опосля энтого? Тута и жил, в деревне.

– Ну а с волком-то как?

– А што с волком?

– Так говорят, будто волк навёл прадеда на стаю.

– А хто ж его знат, голубь? Могёт, и навёл. Рази знаешь, об чём ён думал, волк-то? Могёт, затаил што на Тимофея. Да-а… А я ить видал их утром-то. Случай у меня вышел. Я в ребятёнках-то уж как любил рыбу удить. Все ащё спят, бывалось, а я уж на речке. Мост-то возля мельницы и тады стоял, вот я под ём и норовил удить. Перейду по мосту на тую сторону, там поглыбже, и закидываю. Так и тады. Сидю, таскаю плотвишек поманеньку, глядь: Тимофей задами идёт. И волк энтот самый на поводу. А тропка-то бережком да бережком, а речку, сам знаешь, перескочить можна, так что вот ён, Тимофей, рядом. Ён-то ничего, меня не видит, под мостом я, а волк так в мою сторону и пялит глазами-то. Повод натянул, а Тимофей обругал волка холерой, да так и прошли они. А вечером шум – Тимофея нетути. Ждали-ждали, так и не заявился. Ну а утром искать, да што толку? Рази найдёшь в наших-то болотах? Вот, голубь, жисть-то как повернула…