Бум!

За спиной громыхнуло, я обернулся. Туша педагога-любителя рухнула-таки на землю, напрочь перекрыв проход, зато открывая вид на второй конец проулка. И там, в этом конце, стоял, перегораживая выход, грузовой мобиль. Наверняка на нем гопники и приехали за мной. Но, все-таки, кто их послал? Допросить бы, но просто так они мне ничего не скажут, а спрашивать с ножичком я как-то не научился. Придется ограничиться экспресс-обыском, да надо бы поторопиться, пока эта парочка не очнулась.

В карманах пошедших по шерсть нашлись неплохой выкидной нож, газетный кулек с семечками, кисет с махоркой, коробок серных спичек и четыре десятирублевых ассигнации на двоих. Ну как не постричь таких баранов? Деньги я прибрал в кошелек, спички сунул в карман, нож, по размышлению, перекинул через один забор, а свой камешек — через другой. Махорка и семечки мне были ни к чему, поэтому решил их оставить: пусть люди, как в себя придут, хоть чем-то утешатся.

Покончив с экспроприацией экспроприаторов, я, на ходу восстанавливая дыхание, зашагал к мобилю. Возможно, в нем найдется что-нибудь полезное. Или, по крайней мере, интересное.

Надеялся я напрасно: ни в кузове, ни в кабине не было ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего не было видно. Я вздохнул, оглядел свой костюм, поправил ворот сорочки, отряхнул полы сюртука и пошел к пансиону. Как бы там ни было, а к обеду лучше не опаздывать. Мадам Грижецкая ждать не будет.

На повороте я оглянулся. На заднем борту мобиля было старательно выведено: «Успех». И ниже добавлено: «Товарищество на паях».

Увидев надпись, я выдохнул с облегчением: все же, это Т.Ф. Маннер послал своих мордоворотов. Правда, я ждал, что посыл случится не раньше завтрашнего дня, но так тоже неплохо вышло. Хотя, если честно, сегодня мне удалось отбиться по чистой случайности. Не ждали от меня подручники-криворучники такой прыти. Да и уловок таких не ждали. Знать-то наверняка знали, да только мой двойник, судя по всему, был рохлей, мямлей и тюхтей. И сказочным, фантастическим педальным лохом. Как он умудрялся совмещать эти свои удручающие качества с талантом гонщика — загадка.

Когда я добрался до пансиона, сердцебиение уже унялось, да и дыхание пришло в норму. Еще раз проверив состояние своего костюма, я постучал в двери. Проскочил, никому не показываясь, к себе наверх, умылся, переоделся и направился в гостиную.

Там было оживленно. Все обитатели пансиона расселись на диванах и креслах в ожидании обеда. Один из молодых людей готовился читать вслух ту самую статью. Я остановился на пороге, не торопясь входить и желая вместе со всеми послушать творение журналиста Игнатьева.

«Нашему корреспонденту удалось попасть в контору товарищества «Успех» в тот момент, когда управляющий упомянутым товариществом Т.Ф. Маннер имел разговор с известным гонщиком Владимиром Анатольевичем Стриженовым. Господин Маннер давно известен своей невоздержанностью и склонностью к непристойным выражениям, но в этот раз он превзошел себя. По случайности, дверь кабинета, где проходила беседа, была приоткрыта, и корреспонденту было слышно буквально все, до последнего слова. Вместе с ним свидетелями разговора были полтора десятка служащих товарищества «Успех», пришедших в контору за своим жалованием. Господин Стриженов тоже намеревался получить причитающиеся ему при расчете средства, но управляющий «Успеха» отказал ему, причем сделал это в крайне грубой форме. Когда гонщик напомнил господину Маннеру о его обязательствах, зафиксированных в контракте, тот пришел в ярость и принялся осыпать своего бывшего сотрудника такой отборной бранью, что употреблять оную постеснялись бы даже портовые грузчики. Когда же господин Стриженов пригрозил судебным разбирательством, то господин Маннер настолько рассвирепел, что напал на Владимира Антоновича со спины и попытался ударить его мраморным пресс-папье. Если бы ему это удалось, то господин Стриженов наверняка получил бы тяжелую травму. В ответ, защищаясь, Стриженов оттолкнул своего бывшего начальника. И тут произошло совершенно невероятное событие: господин Маннер потерял равновесие и, падая, рухнул всем весом в корзину для бумаг, где и застрял, оскорбляя слух всех присутствовавших при этом дам и господ самыми отвратительными ругательствами. По счастливой случайности, корреспонденту удалось запечатлеть этот момент, и теперь уважаемые читатели «Ведомостей» могут воочию убедиться, к чему приводит жадность и невоспитанность.»

На мой вкус, написано было чрезмерно сухо. Но кто знает — вдруг здесь так принято, и иное посчитают дурным тоном. Так что я воздержался от критики, что вслух, что про себя, и, наконец, вошел, благовоспитанно приветствуя честнУю компанию:

— Добрый день, дамы и господа!

Завидев меня, публика разразилась восторженными возгласами и аплодисментами.

— Браво, Владимир Антонович! — поднялся мне навстречу чтец. — Наконец-то нашелся человек, который не побоялся поставить на место этого наглеца!

— Да-да, — поддержал его другой. — Вам давно следовало это сделать. Удивительно, как вы терпели подобное отношение к себе на протяжении стольких лет!

Я сделал вид, что не в теме:

— Произошло что-то, чего я не знаю?

Одна из дам решила пояснить мне ситуацию:

— Дело в том, Владимир Антонович, что Степан Ерофеевич сейчас читал нам статью в свежем номере «Ведомостей». И там журналист Федор Игнатьев, коего вы вчера представили нам, описал подробности вашего посещения конторы этого грубияна Маннера. Ну а фото, конечно, восхитило и позабавило решительно всех. Даже…

Она понизила голос.

— Даже наше квартирная хозяйка изволила хохотать. Да так, что едва не развалила табурет.

Теперь и я улыбнулся, представив хохочущую мадам Грижецкую посреди груды обломков несчастной мебели.

— Думаю, это было незабываемое зрелище, — ответил я в тон даме и позволил себе подмигнуть ей.

Дама смущенно заулыбалась, зато ее муж тут же нахмурился. Но сказать он ничего не успел, потому что в эту самую минуту часы пробили четыре удара и в комнату величаво вплыла сама домохозяйка. Подойдя к нашему кружку, она повернулась всем корпусом ко мне и, блеснув загадочно глазами, произнесла своим тяжелым контральто: