Чертова таратайка! О чем я только думал, залезая в нее! Я знаю: ни о чем. В моем тогдашнем состоянии у меня не было сил думать вообще. Действовать и то получалось с большим трудом. Но поездка на трясущемся и подпрыгивающем драндулете по булыжной мостовой здоровья не прибавила совершенно. Мне не было дела ни до пейзажей, ни до лихо крутящего руль парня, ни до собственно той колымаги, на которой меня везли. Единственное, что меня занимало — удержаться в повозке, бодро скачущей по дороге, и при этом не вытравить содержимое желудка в салон.

К счастью, путь был не слишком долгим. Парень, верно оценив мое состояние, чуть ли не на себе выволок меня из своего транспортного средства и подвел к дверям довольно большого дома. Дом был явно не мой, но сил протестовать у меня сейчас не было совершенно. Их, этих сил, хватало лишь на то, чтобы удерживать себя в вертикальном положении, цепляясь за чугунные кованые перила крыльца. Мой спутник постучал специальным молоточком, висевшим на шарнире над вделанной в дверь латунной пластиной.

Ждать пришлось довольно долго, и стучать пришлось еще дважды. Я лишь с огромным трудом держался на ногах, тщетно силясь унять головокружение. Наконец, внутри послышалось какое-то движение, лязгнул засов, отворилась дверь и на пороге появилась монументальная дама, на вид, примерно, лет сорока. Одета она была как на картинке в учебнике истории: длинное темно-коричневое платье до пола с абсолютно глухим воротом до самого подбородка. Темный цвет платья подчеркивал крахмальную белизну кружев, узкой полоской окаймляющих манжеты и такую же белоснежность стойки воротника. Из-под головного убора, отчаянно напоминавшего парадный детский чепчик, только побольше и с оборками, виднелись седоватые вьющиеся волосы. Не было украшений ни в ушах, ни на шее, лишь вдовье кольцо на безымянном пальце левой руки.

При виде меня женщина нахмурилась:

— Владимир Антонович, что с вами? — спросила она.

— Авария, — ответил за меня парень. — Мадам Грижецкая, напомните, пожалуйста, где находятся апартаменты Вольдемара. Ему нужно полежать.

— Третий этаж направо, — могучим контральто задала направление дама, освобождая проход. Я, по-прежнему ничего не соображая, и не имея ни сил, ни желания сопротивляться, послушно поплелся вверх по узкой лестнице, одной рукой опираясь на плечо моего добровольного помощника, а другой цепляясь за изящные деревянные перила. Пару раз я чуть было не упал, но тут мадам Грижецкая пришла на помощь моему спасителю, обнаружив при этом совсем неженскую силу и немалую сноровку. Вдвоем они дотащили-таки меня до моей комнаты и уложили на диван.

— Ну все, Вольдемар, увидимся послезавтра в конторе, — сказал парень и ссыпался вниз по лестнице.

Следом за ним двинулась на выход и хозяйка, но в дверях обернулась, укоризненно произнеся напоследок:

— Владимир Антонович, ну как же так? Вот помяните моё слово: убьетесь вы однажды на своих гонках. Помирать надо в своей постели, в окружении любящих и скорбящих родственников, как мой светлой памяти Семен Евграфович.

На этом месте безутешная вдова возвела очи горе, троекратно перекрестилась щепотью, по-православному, и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. А я, оставшись, наконец, в одиночестве, закрыл глаза и отключился.

[1] Маршал — человек, следящий за порядком на трассе. Имеет право остановить гонку, если трасса перекрыта, например, в результате аварии.

[2] Гоглы — от английского googles, очки.

Когда я проснулся, или, вернее сказать, очнулся, в комнате было светло. Тело практически пришло в норму, руки и ноги послушно шевелились, хотя и несколько скованно. Голова всё ещё болела, но уже вполне терпимо, зато нестерпимо хотелось пить. Кряхтя, как столетний старик, я сел на скрипучем кожаном диване и осмотрелся. О чудо! На стоявшем рядом с диваном хрупком журнальном столике красного дерева с лакированной крышкой и резными ножками, на круглом жестяном подносе стоял пузатый графин со вкусной даже на вид водой. Рядом с графином нашелся и стакан. Высокий, тонкого стекла, с узкой золотой каемочкой по верхнему краю. Я налил полный стакан воды и в три глотка выхлебал его до дна. Красота! Кажется, даже голова болеть стала меньше. Не иначе, как мадам Грижецкая явила столь своевременную заботу о моем здоровье. Надо будет при встрече поблагодарить даму за доброту и участие. Я налил еще воды, немного отпил, вернул стакан на поднос и продолжил осмотр.

Комната, в которой я находился, была сравнительно небольшой. Навскидку, примерно четыре метра на шесть. Считай, хрущевка-однушка, только без удобств и кухни. В центре комнаты стоял большой круглый стол, накрытый простой голубенькой матерчатой скатертью. Вокруг — четыре стула с гнутыми ножками и спинками. Те, что обычно называют «венскими». Сиденья стульев были аккуратно обтянуты гобеленом, некогда вполне симпатичным, но сейчас уже заметно потертым. В дальнем от меня углу возвышался монументальный дубовый платяной шкаф. Тоже ни разу не современного дизайна. Углы скруглены, на дверках резьба. Простенькая, но — показатель. Рядом уместился гибрид буфета и секретера. Шкаф оформлен в том же стиле, что и шифоньер, но по цвету, скорее, не дуб, а орех. За стеклянными дверками буфета были выставлены исключительно рюмки и фужеры. Логично было бы предположить, что в секретере хранится выпивка.

Напротив моего дивана находилось окно, занавешенное старомодными пыльноватыми шторами, подвязанными хитрыми шнурками к углам крашеного в белый цвет подоконника. Окно небольшое, с двойными деревянными рамами, частым переплетом и закругленным верхом, прямо как в старые времена. Местами рамы облупились, и было заметно, что прежде они были такие же голубые, как нынче скатерть, и лишь потом приобрели нынешнюю условную белизну. Возможно, в те далекие годы и сама скатерть была кипельно-белой, а сейчас вот все переменилось. По случаю теплой погоды, внутренние рамы были сняты и куда-то убраны, а в верхней части окна была открыта маленькая форточка, через которую в комнату проникал городской шум.

Морщась от боли в затекших мышцах, я поднялся с дивана и, неловко ступая, подошел к окну. Моим глазам открылась оживленная улица, вот только она разительно отличалась от того, что я привык видеть, выходя на балкон своей квартиры. И первое, что бросилось мне в глаза — это машины. В большом количество они сновали по проезжей части взад и вперед, но их внешний вид поверг меня в смятение. Вчера, когда моё полубессознательное тело доставляли сюда, меня совершенно не тянуло разглядывать что бы то ни было. Зато сейчас я сполна получил всю гамму впечатлений. Как говорится, шок — это по-нашему.