Поняв его издевательства, Арсений вылез из машины, и дышать стало сразу легче. — Как поживают твои летающие люди? — вопрос, направленный в спину умышленно задетого за больное место Рахманова, и был способом своеобразного извинения.

— Спроси об этом у своих подчинённых. Они постоянно наблюдают их в горах, хотя ты и уверен, что они улетели в своё неведомое измерение.

— Не иначе это был ты вместе со старым мечтателем Франком.

— По поводу Франка ничего не знаю, но спутником старика всегда является молоденькая девушка на стрекозиных, если по виду, крыльях. Только они огромные, эти крылья. Я не видел сам. Не повезло. Или просто я не там бываю. Я, не считая моих вылазок, постоянно работаю в наших оранжереях в горах, в отличие от некоторых любителей поедать фрукты без внесения трудового оброка, но никого, кроме летающих крыланов, я не видел никогда.

— У тебя явно неполадки с памятью. Ты её отморозил, что ли, в своих ледяных пещерах? Я же не забыл того случая в первый год нашей службы на Троле… Да и хрен с тобой. Только лучше бы ты у себя на рабочем месте работал, а на террасах роботы без тебя и Франка справятся.

— Они справятся, как справились в прошлом сезоне, когда все фрукты были съедены крыланами, а сами роботы загажены ими до предела. А твои штрафники гуляли по курортным ландшафтам, которые ты им устроил в горах и на поверхности в ЦЭССЭИ. В то время как старый доктор работал огородным пугалом, борясь с налётами гадов. Лишь бы иметь возможность витаминизировать рацион твоим мальчикам и приготовить им очередную порцию мармелада. Ты-то и в «Ночной Лиане» можешь отведать любые самые аристократические фрукты-лакомства, а они как? — даже в ответной мести Арсения было что-то детское, неумелое. Даже его несомненная неприязнь, если не ненависть к Рудольфу, имела тот же жалкий привкус зависимого существа. И как могла девушка потерять голову от такого, нет не физического, а внутреннего хлюпика, тем более девушка аристократическая и пригожая? Аристократическая, не в смысле её превосходства над прочими, а из-за её невероятно-стиснутого кастовыми предрассудками разума. Однако, любовь оказалась сильнее. Разве отдал бы настоящий мужчина решение своих проблем постороннему человеку, пусть и облечённому определённой властью над ним? «Убийцу он не боится»! — вот и не боялся бы, когда девчонка блевала, даже не подозревая о своей беременности, а зрелый годами хлюпик стоял бледным истуканом, после чего вечером вручил её собственноручно зловещей человекообразной рептилии — неизвестному ему абсолютно Чапосу. И что бы мог сделать с девушкой такой вот образчик местного дна? А если бы изувечил, убил? То, что Чапос — раб Рудольфа, Арсений же не знал. Да как выяснилось, раб коварный. Впрочем, как и положено рабу.

Когда-то мать Арсения попала в катастрофу в городе на околоземном спутнике и не выжила. Она умерла в тот самый день, когда из неё извлекли живого младенца. Отец после этого стал монахом в миру и увёз сына в горы Памира. В прекрасной долине у него был собственный персиковый сад, и мальчик рос жизнерадостный, смугло-румяный и пригожий, светловолосый в свою мать, нисколько о матери не тоскуя, поскольку её не знал, а отец в одном лице был не только отцом, но и матерью. Он не разлучался с сыном, воспитывая и образовывая его по собственным методикам. Брал с собою на вершины бескрайних и сурово-прекрасных хребтов, продуваемых отнюдь не теми ласковыми ветрами, что овевали сады в долинах, спускался с ним в подземные гроты, рискуя при всём при этом не только собою, а и маленьким мальчиком. Мир гор, полный тайн, титанической мощи и красоты, слишком избыточной для души человека, так и остался в его памяти как утраченный Рай, в котором обитало с ним рядом высшее, всеведущее, справедливое и одновременно родное существо, столь неожиданно вытолкнувшее его в мир чужих людей и ненужных ему никогда других детей. Отец был вызван с очередным экипажем на Трол как дублёр, поскольку предыдущая экспедиция до планеты не добралась, а Арсения отдал в школьный городок для тех детей, у кого отсутствовали родители, поскольку не хотел категорически выбирать для сына временную приёмную семью, не желая чужого влияния на своего сына. Именно тогда в душу Арсения пришло вселенское одиночество и осталось в нём навсегда. Проведя подростковый период и начало взросления в школьном городке, он без проблем перебрался уже в городок студенческий, любя уединение и считая его высшей ценностью, принимая ценности коллективного содружества по необходимости. Вместо погружения в подземные пещеры он погружался в глубины информационных носителей земного человечества, поднимаясь иногда в своих юношеских и, конечно, наивных пока прозрениях гораздо выше, чем с отцом на те незабываемые вершины в горах. Возвращаясь, и не раз, в родные места детства, уже повзрослев, он не нашёл там утраченных блаженных мест. Всё было не таким, — лишённым золотого сияния счастья. То, что оставило нестираемый оттиск в его душе, отсутствовало. В наличии же имелся горный массив — географическое место, где обитали обычные люди и вздымались ввысь бесконечные гряды и отдельно стоящие махины, покрытые ледником, — зрелище впечатляющее, но чужое для его глаз и сердца. Из этого мира вынули его душу, а душой был покинувший эти места, как и своего сына, отец.

Они встретились уже на Троле, куда и вызвал Арсения отец. Встреча была пронзительно-больной для отца, а со стороны сына была явлена неловкость и глубинный холод, прикрытый деликатной улыбчивостью. Какое-то время отец вводил его в курс дел, предстоящих сыну на прекрасной и трагически искривившей свой путь развития планете, но недолго. Он вернулся на Землю, где, спустившись со звёзд, точно также не обнаружил покинутого некогда Рая, поскольку в горах, как и в его старом персиковом саду уже не было светловолосого мальчика с сине-зелёными чистейшими глазами. Арсений постепенно простил отца, а отец себя нет, поняв, какой ущерб нанесло сиротство характеру его сына. Образован-то он был блестяще, а внутри тусклый и зыбкий сам в себе. Он так ни разу и не послал отцу ни единого послания, а послания отца просматривал без всякого душевного трепета, только как инструкции и советы старшего и больше знающего коллеги.

Всё это Рудольф узнал от Рудольфа Горациевича, и рассказы эти как-то приблизили к нему Рахманова и даже затеплили жалость к нему, жалость не унижающую, а подлинно человеческую, ту, что эквивалентна пониманию. Заменой утраченного, так и не обретённого отца для Арсения стал Разумов. И хотя всем молодым и оторванным от Земли он был почти родным отцом, к Арсению отношение было особенным. Мягкий и тихий парень вызывал в нём подлинно отеческие чувства, — чуткий Разумов догадывался о его внутреннем и тотальном одиночестве. Здесь же на Троле Арсений впервые полюбил девушку любовью безответной и тайной для всех, исключая Рудольфа. Девушкой той была Гелия, да и не один Арсений очаровался ею, когда она возникла на базе землян. Но соперником Арсений не был, поскольку соперничество всегда выражает себя в активных действиях при уверенности в своей победе. Арсений же боевых действий не вёл, уверенности ни в чём не имел, как и надежды на внимание с её стороны. А напрасно, поскольку Гелия проявляла к нему любопытство как к тому, кто на Рудольфа-избранника похож, и при быстро наступившем разочаровании в этом избраннике она могла бы и ответить Арсению. Гелия была пассивна в своём поведении, когда дело касалось мужчин, и прояви Арсений ту страстную настырность, какую в своё время проявлял Рудольф, а потом и Нэиль, весь дальнейший сюжет был бы иным. Не исключено, что настолько же и трагичным.

Как и положено зеркальному отражению, Арсений стал управлять «ЗОНТом» — закрытым объектом наземного типа в то самое время, как Рудольф стал ответственным за подземный объект. Для местных же они оба, Арсений и Рудольф, возглавляли по видимости два разных сектора в «Зеркальном Лабиринте», а секторов там было много, и возглавляющих их тоже много, но все остальные были уже местные люди. Постепенно, нелюбимое Рудольфом, живое и как бы зеркальное его отражение перестало ему во всём соответствовать. Рахманов изменился даже внешне, — его оформившееся и уже зрелое внутреннее содержание было настолько противоположным во всём шефу космодесантников, что их не связывали даже приятельские отношения. Полная отчуждённость, без вражды, без мыслей друг о друге, и они даже взаимно забывали, что обитают часто в одном и том же здании «Зеркального Лабиринта», не встречаясь месяцами. Настолько отшельник Рахманов умел быть невидимым, неуловимым для того, с кем его деятельность не соприкасалась. А когда соприкасалась, существовал целый штат посредников из его младших коллег. Поэтому Рудольф ничего и не знал о его личной жизни. Может, и были у него контакты с местными женщинами, поверхностные, краткосрочные и не задевающие его сокровенных глубин, запрятанных надёжно, как и у всех замкнутых людей. Кому было до этого дело. Пока не возникла эта Ола. Упрекая несчастного Арсения в морализаторстве, Рудольф, глядя в спину уходящего коллеги, думал: «Как же несносен я сам в роли нравственного перста указующего». К тому же при ходьбе Арсений как-то и скособочился, будто над его головой совсем низко пролетает стая крыланов.

«Имею право»! — сказал себе Рудольф. Ведь и сам он, без вины виноватый, вполне мог бы покоиться сейчас хладной тушкой в морозильном боксе подземного морга из-за этого длиннорукого, длинноногого мужика-ребёнка. Пусть его Надмирный Отец жалеет. А если кто и достоин сожаления, то это надломленная гибкая веточка — девушка Ола. А ещё… Нэя. Неотрывно уже родная, подбитая белая голубка. Был бы он Арсением, застонал бы вслух.

И вдруг возникло то, что когда-то по неясной уже причине было выметено из памяти вон, наружу. Но, возможно, причина крылась как раз в жгучей обиде, возникшей после весьма странного события. Да и какое событие? Никакого события и не произошло как раз.

…После праздничного пиршества они отправились бродить с Ласкирой по освещённому и беснующемуся городу, крутясь в довольно бессмысленной толчее, заполонившей столичную центральную площадь. И там, где хотелось как раз укрыться от изобилия галдящих и распаренных тел, — в узких улочках, — их было особенно много. Или же так казалось от узости каменных и причудливо изломанных коридоров. Они вышли к реке, там было свежо и повеяло отрадным освобождением от нагромождения зданий и галдежа, воплей и хохота троллей, использующих редкий праздник на полную катушку, что называется. Тут можно было только позавидовать их ничуть не задавленной жизненной энергетике. Чапос не отставал. Он-то и был одной из причин, из-за которых ту встречу и то внезапное унижение было необходимо стереть, выбросить из активной памяти. Чапос брёл позади как телохранитель, уверяя Рудольфа, что тот просто не представляет, что такое народные гуляния. Как много после них остаётся на улицах и прочих тупичках, а также в парках убитых людей. На самом деле Чапос никак не мог заставить себя отлипнуть из-за того поражающего эффекта, что произвела на него маленькая Ласкира. Он всё пытался пронюхать, что за отношения были у Рудольфа с нею, как-то интуитивно улавливая его безразличие к ней. Нет, чувства были, но мягкие и заботливые, как к поначалу навязанной, а вдруг оказавшейся настолько и очаровательной, трогательной родственнице, в устроении которой просто необходимо принять участие. Чапос обнюхивал пространство вокруг них обоих, что-то решая для себя, ища возможность каким-то образом втиснуться на место Рудольфа. Но такого понимания в тот момент и не было у Рудольфа, иначе участь Ласкиры была бы иной.