К тому времени, как мы наконец-то проехали центр Уинстон-Салема и выехали на окраину, где, как тайна, был спрятан университет Дюкет, костяшки крепко сжимавших руль пальцев моей мамы побелели. Она уже пару часов как перестала пытаться включить радио и молча вела машину, позволяя отцу болтать и болтать.

Мы свернули налево – и вот наконец она: гигантская каменная арка, отмечающая вход в Дюкет. Точь-в-точь как в брошюрах. Бабочки били крыльями. Я, у себя на заднем сидении, схватилась за живот.

– Ну, это оставляет величественное впечатление, да? – Одобрительно сказал мой папа. Даже мама отвлеклась от дороги, чтобы одарить меня впечатлённым взглядом. Мы медленно проехали под аркой и двинулись к кампусу. Дюкет был более чем величественным. Башня Блэквел, где находился кабинет ректора, была построена по образу собора Парижской богоматери: один устремившийся в небо смертельным копьём пик, выступающие, будто паучьи лапки, по сторонам контрфорсы. В цветущем величии позднего августа растущие повсюду ряды лагерстремий заливали пространство океаном ярко-алого, прерываемого только сучковатыми магнолиями, раскинувшими руки, засыпанные задержавшимися в конце сезона белыми цветами. Алое и белое. Кровь и душа, как девиз Дюкета: «Mutantur nos et vos, corpus et animam meam». «Мы тебя изменим, тело и душу».

Я была готова к изменениям.

Я подвинулась, чтобы мне не мешала смотреть трещина на лобовом стекле – след от папиного инцидента. Прошло уже несколько месяцев, но денег на то, чтобы заменить стекло, у нас не было, так что все мы научились наклоняться немножечко влево.

– Вот он, – выдохнула я. – Ист-Хауз.

Хоть Башня Блэквел и Обсерватория Дюпона и были самыми знаменитыми зданиями кампуса, я по уши влюбилась в Ист-Хауз. Это было скромных размеров общежитие, почти полностью, снизу доверху, увитое густым зелёным плющом. Это было одно из шести зданий, в которых селили первокурсников, но только оно походило на замок из сказки, или дом из «Таинственного сада». Над входной дверью были выбиты в камне слова «На востоке всходит солнце».

Это красивое здание – и весь величественный кампус – были теперь моей жизнью. Я заслужила Дюкет, меня выбрали из тысяч абитуриентов шестнадцатого в списке журнала «U.S. News & World Report» колледжа в стране. Может быть, это и не то, о чём я мечтала изначально, или чего ожидал мой отец – это был не Гарвард – но это могло стать началом чего-то прекрасного. Новой жизни. Я могла стать новым человеком, с сегодняшнего дня.

Только когда мама припарковалась, я заметила, что нас окружила небольшая толпа. Комок в горле вернулся.

– Ну, – сказал папа, расстёгивая ремень безопасности, – кажется, приехали. Давай посмотрим насколько эта пародия на «Кримсон Кампус» похожа на оригинал. – Он потянулся к двери.

– Подожди… – Я могла думать только о том, что он, несмотря на уговоры, надел рубашку выпускника Гарварда. Впервые в жизни её вид вызвал во мне не вожделение, а стыд. Что все эти люди – все эти студенты Дюкета – подумают? Конечно же они поймут какое сообщение посылает мой отец – теперь уже не мне одной, а всем им.

Мама, как всегда тонко чувствующая конфликт, резко посмотрела на меня.

– Что случилось?

Я посмотрела на них. Мои родители. Оба здесь, хотя ни тот, ни другая по очень разным причинам не хотели сюда ехать. Пройдёт всего два дня – и они отправятся обратно в Норфолк, заниматься черт знает чем в их пустом доме. Я потерплю.

– Ничего, – сказала я, откидываясь на сидении. – Давайте начнём с багажника.

В конце концов родители уехали раньше, чем планировали, но мама успела пустить слезу во время экскурсии по кампусу: это так дорого, неужели я не понимаю во что ввязалась – а папа объявил, что кампус красивый, но Кэмбридж впечатляет намного больше. И кстати вот ещё мысль: что если подождать семестр, а потом ещё раз подать документы в Гарвард для перевода? Не придётся даже никому рассказывать, что я провела семестр в Северной Каролине.

После всего этого, и после тяжёлой работы по размещению всего моего скраба в маленькой комнатушке общежития, я думала, что попрощаюсь с ними с облегчением. Но оставшись в одиночестве, я разревелась, как младенец. Поскольку теперь у меня была соседка по комнате – а Рэйчел была такой жутковато молчаливой и одаривала меня тревожными взглядами, стоило мне хотя бы слишком громко вздохнуть – мне пришлось прятать свои всхлипывания под одеялом.

Колледж не был похож на мои ожидания. Казалось, что все остальные первокурсники мгновенно стали лучшими друзьями. Они получали от жизни максимум удовольствия. Вечерами я шла по коридорам с опушенной головой, прислушиваясь к разговорам о ночных вечеринках и таких ужасных похмельях, что пришлось пропустить пару в восемь утра. Мне казалось, что мне снова девять лет, я захожу в класс и никого там не обнаруживаю. Я была как будто невидимкой. Ничего не изменилось.

Как-то ночью я проснулась в три часа утра и пошла в туалет, по пути наткнувшись на двух возвращавшихся в свою комнату девочек; они пошатывались на ходу и рыдали от смеха. Они были явно пьяны, но они были такими гламурными, в мини-юбках и с яркой губной помадой. Я и раньше их замечала. Обе были блондинками, и одна из них была самой красивой девушкой, какую мне когда-либо доводилось видеть. Её волосы были такими лоснящимися. С тех пор как я в первый раз её заметила, я целыми ночами размышляла, каким же шампунем она пользуется, или же это просто генетика. Это было странное чувство, похожее на влюблённость: издалека восхищаться ею так остро.