Вот почему в восемь утра они стояли со всем своим барахлом, ожидая поезда, который подходил к лагерному перрону. Он был переполнен. Служба порядка и Летучий отряд заносили багаж в поезд, два вагона которого были полностью загружены запасами продуктов. Больничные санитары притащили на носилках пациентов, в основном стариков, которые не могли сами ходить. Но их нельзя было оставить в больнице, как прежде, потому что неизвестно, сколько на будущей неделе останется в больнице тех, кто сможет за ними ухаживать. Те, кто оставался, стояли на некотором расстоянии от поезда и рыдали громче, чем те, кто уезжал. В начале и в конце поезда было прицеплено по вагону с эсэсовской охраной, которая пока что вела себя весьма прилично, они даже подбадривали людей, потому что голландцам вовсе не обязательно было понимать, как на самом деле будут обращаться с «их» [7] евреями там, куда их везут.

В половине одиннадцатого поезд тронулся. Двери вагонов с вещами были заперты на замки снаружи. Последнее «прости», последний взмах руки, просунутой сквозь решетку окошка в стене вагона, и они двинулись в сторону Польши, навстречу неизвестности.

Ханс и Фридель были несколько возбуждены. Они попали в один вагон с совсем молодыми людьми. Здесь оказались даже друзья Фридель по сионистскому кружку, который она посещала. Веселые, дружелюбные и вежливые ребята. Их было тридцать восемь человек на целый вагон, то есть сравнительно немного, так что, повесив багаж на стены, они легко разместились на полу.

Жизнь налаживалась. Но на первой же остановке эсэсовцы прошли по вагонам. Сперва они отобрали у всех сигареты и часы. Потом настала очередь авторучек и драгоценностей. Мальчишки, хохоча, отдавали им по несколько сигарет и клялись, что больше у них нет. Многие из них оказались недавними беженцами из Германии, им уже приходилось иметь дело с эсэсовцами. И если однажды им удалось сбежать от этих затянутых в черное балбесов без потерь, то теперь они и вовсе не собирались позволять им над собой издеваться.

За трое суток путешествия они не только не получили ни крошки еды, но и не видели больше никого из обслуги поезда. Вот как раз это волновало их меньше всего: они насмотрелись на эти рожи еще в Вестерборке. Иногда кого-то из них выпускали, чтобы вынести и опорожнить переполненные бочки, служившие им сортирами. Они радовались, когда, проезжая по Германии, видели разбомбленные города. Но, кроме этого, ничего нового по дороге им не попадалось. На третий день они добрались до цели своего путешествия – городка Освенцим. Это название было для них просто словом, лишенным какого-либо содержания: ничего хорошего и ничего плохого.

Ночью поезд затормозил, чуть-чуть не доехав до ворот лагеря.

Поезд стоял без движения очень долго, и они места себе не находили от нетерпения. Им хотелось, чтобы бесконечное ожидание кончилось, неважно чем; им хотелось наконец увидеть, что же из себя представляет этот самый Освенцим.

И вот – свершилось.

С рассветом поезд в последний раз тронулся с места, чтобы остановиться всего через несколько минут среди равнины у длинной насыпи. Вдоль насыпи стояли группы по десять-двенадцать человек, все они были одеты в странные сине-белые полосатые костюмы и такие же чудные шапочки. Множество эсэсовцев с озабоченным видом прогуливались вдоль насыпи. Едва поезд остановился, люди в чудных костюмах ринулись к вагонам, открыли двери и заорали:

– Выбросить багаж наружу, всем выйти и встать у вагона!

Это напугало их, только теперь они осознали, что потеряли абсолютно все. Все стали лихорадочно копаться в вещах, пытаясь найти то, что совершенно необходимо сохранить. Однако полосатые уже влетели в вагоны и принялись выбрасывать людей и багаж наружу. В один миг они оказались перед вагонами, совершенно ошалевшие. Но длилось это состояние недолго. Эсэсовцы, налетевшие со всех сторон, теснили их к дороге, шедшей параллельно путям. Замешкавшихся они подталкивали или хлестали своими стеками, так что всякий старался как можно скорее встать в строй, который они формировали.

Теперь Ханс понял: они разводят в разные стороны мужчин и женщин, их отделяют друг от друга; он торопливо поцеловал Фридель – «увидимся», – и ее оттолкнули в сторону. Перед рядами остановился офицер со стеком, и они медленно двинулись мимо него. Офицер быстро оглядывал каждого и указывал стеком: «Налево… направо…» Налево он отправлял стариков, инвалидов и тех, кто был моложе восемнадцати. Направо – тех, которые выглядели молодыми и здоровыми.

Подошла очередь Ханса, но он не заметил, что стоит против офицера. Он смотрел на Фридель, которая стояла совсем близко, ожидая с другими женщинами, когда наступит их очередь. Она улыбнулась ему, словно желая сказать: успокойся, все будет хорошо.

Поэтому он не услышал, когда офицер – это был доктор – спросил, сколько ему лет. И, не получив ответа, разозлился и так сильно ударил Ханса стеком, что он разом отлетел налево.

Теперь Ханс оказался среди ни к чему не пригодной публики: стариков, слепых (один из которых стоял слева от него) и дефективных. Ханс закусил губу, чтобы не заорать от страха. Он не собирался разделять судьбу с детьми и стариками, потому что понимал: только молодые и сильные имеют шанс выжить в этом лагере. Но перейти в другой ряд было невозможно, потому что везде дежурили эсэсовцы с оружием на изготовку.