Среди имевшихся под рукой поведенческих фактов были безусловные и условные рефлексы, и Уотсон их максимально использовал. Но рефлекс предполагал тип причинности, недалеко ушедший от концепции механизма, как это представлялось в девятнадцатом веке. Работы русского физиолога Павлова, опубликованные примерно в то же время, произвели похожее впечатление, и «оно не изменилось, несмотря на модель» «стимул – реакция», возникшую в течение следующих трех или четырех десятилетий.

Естественно, Уотсон выделял наиболее воспроизводимые результаты, какие только мог найти, а большинство из них были получены на белых крысах и собаках Павлова. Похоже, Уотсон подразумевал, что поведение человека не имеет никаких отличительных черт. И чтобы подкрепить заявление о том, что психология – это наука, и подтвердить свои исследования, он заимствовал данные из анатомии и физиологии. Павлов придерживался той же линии, настаивая, что его поведенческие эксперименты – это «исследование физиологической активности коры головного мозга», хотя ни тот ни другой не могли указать ни на одно непосредственное наблюдение нервной системы, проливающее свет на поведение. Они также были вынуждены поспешно интерпретировать сложное поведение: Уотсон утверждал, что мышление – это просто субвокальная речь, а Павлов считал язык «второй сигнальной системой». Уотсону практически нечего было сказать о замыслах, целях или творческой деятельности. Он подчеркивал технологические перспективы науки о поведении, но его примеры были несовместимы с манипулятивным управлением.

С тех пор как Уотсон опубликовал свой манифест, прошло более шестидесяти лет, и за это время случилось многое. Научный анализ поведения достиг значительного прогресса, и недостатки в изложении Уотсона теперь, как мне кажется, представляют главным образом исторический интерес. Критика тем не менее не претерпела значительных изменений. Все перечисленные выше недоразумения можно найти в современных публикациях философов, теологов, социологов, историков, литераторов, психологов и многих других. Заблуждения ранней истории движения вряд ли могут служить достаточным объяснением.

Некоторые проблемы, несомненно, возникают из-за того, что человеческое поведение – очень деликатная область. Трудно переоценить значение нашего взгляда на самих себя, и бихевиористская концепция может потребовать несколько нелицеприятных перемен в этой области. Более того, термины, возникшие из ранних формулировок, глубоко вошли в наш язык, и мы уже несколько веков используем их как в профессиональной, так и в обычной литературе. Но было бы несправедливо утверждать, что критики не в состоянии освободиться от этих исторических предрассудков. Должна быть другая причина, почему бихевиоризм как философия науки о поведении до сих пор так серьезно недопонимается.

Я полагаю, что причина в следующем: неправильно понимается сама наука. Существует множество различных направлений науки о поведении, и некоторые из них, как я покажу позже, ограничивают эту область, не затрагивая важные бихевиористские вопросы. На перечисленные выше критические замечания наиболее эффективно отвечает специальная дисциплина под названием «экспериментальный анализ поведения». Поведение отдельных организмов изучается в тщательно контролируемых условиях, после чего устанавливается связь между поведением и средой. К сожалению, за пределами этой науки о таком анализе известно немного. Наиболее активные исследователи, а их сотни, редко пытаются объяснить свои знания неспециалистам. В результате мало кто знаком с научной базой того, что, на мой взгляд, является наиболее убедительным изложением бихевиористской позиции.

Представленный мною в этой книге бихевиоризм – философия этой особой версии науки о поведении. Читатель должен знать, что не все бихевиористы согласятся с тем, что я скажу. Уотсон говорил как представитель бихевиоризма, и в свое время он был бихевиористом, но в наши дни никто не возьмется считать так же. Все изложенное далее отражает мое личное мнение – и, как бихевиорист, я обязательно должен это уточнить. Однако я надеюсь, что это последовательное и связное изложение адекватно отвечает на критику, перечисленную выше.

Этому исследованию я придаю важное значение. Ведь основные проблемы, стоящие сегодня перед миром, могут быть решены только в том случае, если мы сможем лучше понимать поведение человека. Традиционные взгляды существовали на протяжении веков, и справедливо будет сказать, что они оказались несостоятельными. Они в значительной степени ответственны за ситуацию, в которой мы сейчас оказались. Бихевиоризм предлагает многообещающую альтернативу, и я написал эту книгу в попытке разъяснить его позицию.

Почему люди ведут себя так, как они себя ведут? Вероятно, сначала это был чисто прикладной вопрос: как можно предугадать действия другого человека и, следовательно, подготовиться к ним? Позже специалистов стало больше интересовать, как можно подтолкнуть другого человека вести себя определенным образом? В конце концов возникла проблема понимания и объяснения поведения как такового. Ее всегда можно свести к вопросу о причинах.

Мы склонны утверждать, часто опрометчиво, что если одно событие следует за другим, оно, вероятно, было им вызвано – следуя древнему принципу post hoc, ergo propter hoc (после этого, следовательно, по причине этого). Из многих примеров, которые встречаются при объяснении человеческого поведения, один особенно важен. Человек, с которым мы знакомы лучше всего, – это мы сами; многие вещи, которые мы наблюдаем в себе и своем теле перед каким-то действием или реакцией, легко принять за причины нашего поведения. Если нас спросят, почему мы так резко разговаривали с другом, мы можем ответить: «Потому что я разозлился». Это правда, мы почувствовали гнев до или во время разговора, и поэтому мы принимаем наш гнев за причину наших слов. На вопрос, почему мы не ужинаем, мы можем ответить: «Потому что я не голоден». Мы часто чувствуем голод, когда едим, и поэтому делаем вывод, что мы едим, потому что чувствуем голод. На вопрос, почему мы идем купаться, мы можем ответить: «Потому что мне хочется». Похоже, мы имеем в виду: «Если я чувствовал это раньше, то вел себя так-то и так-то». Чувства возникают в нужное время, чтобы служить причиной поведения, и на них ссылались веками. Мы предполагаем, что другие люди чувствуют то же, что и мы, когда они ведут себя так, как ведем себя мы.

Но где находятся эти чувства и душевные состояния? Из чего они состоят? Традиционный ответ заключается в том, что они находятся в мире вне физического измерения, называемом разумом, и что они имеют умственную природу. Но тогда возникает другой вопрос: как психическое событие может вызвать или само быть вызванным физическим событием? Если мы хотим предсказать, что сделает человек, как мы узнаем ментальные причины его поведения и как мы можем вызвать чувства и состояния ума, которые побудят его вести себя определенным образом? Предположим, например, что мы хотим заставить ребенка съесть полезную, но не очень вкусную пищу. Мы просто делаем так, чтобы другой еды не было, и в конце концов он ест. Получается, что, лишив его пищи (физическое событие), мы заставили его почувствовать голод (психическое событие), а поскольку он почувствовал голод, он съел полезную еду (физическое событие). Но как физический акт лишения вызвал чувство голода и как это чувство привело в движение мышцы, участвующие в проглатывании пищи? Существует множество подобных загадочных вопросов. Что с ними делать?