Шрифт:
С горькой ухмылкой Александр подхватывает нимфетку, одновременно схватывая на лету еще одну бумажку лимонного цвета.
Нет! не может быть... Сердце срывается от государственных инфинитивов. Явиться за получением. С собой иметь...
Он так целует девушку, что на мгновенье она приходит в себя:
– Отстань...
На третьем этаже он открывает новообитую дверь, без боязни вступает спиной в темноту. Уже запах нежити. Свалив ношу на супружескую их кровать, он раздвигает шторы и застывает. Вдали, где в зоне стройки оставлен до весны в живых уже ничейный фруктовый сад, отбрасывает искры и блики большой, страстно пылающий костер.
Он встает коленями на кровать, снимает с нее сапоги из кожзаменителя, пальто с воротником искусственного меха.
– Не трожь...
– Очень мне нужно.
С разворотом к стене накрыв ее присланным из Андалузии тяжелым покрывалом, Александр ложится не раздеваясь - парабеллум под матрас.
Он просыпается от шума воды. За окном светло, костер в снегу не гаснет.
Отстирывая в умывальнике колготки, она бросает взгляд исподлобья, потом приходит босиком на запах кофе. Нет, она не откажется - если с молоком. Прокисло молоко. Но есть сгущенка.
– Сойдет. Мерси... Хата твоя?
– Моя.
– Обставить бы надо. Это какой район?
– Хороший. Почти центр.
– Ну да...
– Она встает, смотрит в окно.
– Что там за пушки?
– Музей Вооруженных сил. Не водили на экскурсию?
– Нет, но можешь меня сводить.
– С какой вдруг стати?
– А целку мне ломал - с какой?
– Не я.
– А кто?
– Те, с кем гуляла. Не помнишь?
– А, да, - пытается она наморщить лоб.
– Что-то припоминаю. Спиртом с сиропом напоили школьники. Но ничего у них не получилось, только обтрухали.
– Что называется преждевременная эякуляция.
– Как?
– Проехали.
– Что мне больше всего в мужчинах нравится, так это интеллект. Вы холостой?
– Женатый.
– А где она?
– В Париже.
Захохотала.
– Зовут, случайно, не Марина Б...?
Он ее выставил, дав трешку на такси. Принес в комнату пыльный чемодан, раскрыл на полу и начал укладывать бумаги. Звонок. Он поднял голову. Ноги затекли. Приложившись к глазку, он открыл.
– Отец убьет меня с похмелья, - сказала она.
– Можно еще побуду?
– А это что?
– Вам же есть нечего.
Она укладывает в холодильник яйца, масло, сыр.
– Ничего, что я колготы сниму? А то сырые...
Потом просит разрешения поставить пластинку. Ложится и, опираясь на локоть, смотрит, как он на коленях собирает бумаги.
– Я, правда, еще девушка.
– Супруг доволен будет.
– Это мне как раз без разницы. Просто, понимаете, никто не смог. Повысить до ранга женщины, как говорится...
– Все у тебя впереди, - говорит он, просматривая дневники, которые начал в одиннадцать лет, вел в школе на окраине Минска, и когда работал, и в Московском университете: безумно жалко, такой ведь материал...
– В Шэрээм у нас, ну в Школе рабочей молодежи, преподаватель литературы. Одна грязь у него на уме.
– Да ну?
– Ага...
– Она садится, натягивает юбку на колени.
– Научил меня штукам, которые мужчины любят. По разврату ну просто профессор. И слова знает, как ты. Не такой симпатичный, но очень-очень умный.
Он бросает папки чемодану в пасть. Рукописи, письма. Без разбора.
– Может ты импо?
– Она смеется провокационно.
– ИМПО-77. Фу, пылищу поднял. Уж не в Париж ли собираешься?
– Идем, - он поднимает чемодан.
Вокруг костра грязь.
Вытряхивая бумаги, Александр бросает следом картонные папки и возвращается в снег, где, поскрипывая, переминается длинноногая красивая девчонка. "Я думала, вы шутите..." Когда он приходит за новой охапкой, ее рядом с чемоданом уже нет. Бумаги горят долго, он начинает нервничать. Костер сжирает тайны, но выдает их носителя. Дом за спиной огромный, такой, что, как бы ни было поздно, окна у кого-нибудь да светятся. Может быть, его уже засек какой-нибудь бессонный офицер ГБ? Обойщик двери говорил, что в доме их полно.
Отворачивая лицо, Александр вываливает в гудящее пламя все, что осталось. Бросает и чемодан, с которым десять лет назад приехал брать Москву.
Этим разрешили.
Кланяясь за то советской власти чуть не в пояс, пара будущих эмигрантов возвращается в зал ожидания задом. На улетающих в западном направлении персонажей Шагала эти местечковые не похожи. Супруг лет сорок, кровь с молоком и слишком короткие лавсановые брючки над носками и ботинками на микропоре. Обалдев от счастья, закурил, причем не сигарету с фильтром, а неожиданную в его случае папиросу. Первым возник, однако, не переодетый в мусора гэбэшник в дверях, а соплеменник в очереди: "Молодой человек! Здесь курить не положено".
– "Виноват!
– бесконечно счастлив тот признать.
– Да, да, конечно!
– и сует выездные документы супруге.
– Я сейчас..." Выходя, он держит пригоршню под возможным пеплом, потом возникает снаружи, в переулке, где ходит взад-вперед мимо низких окон ОВИРа, и все наблюдают, как частыми глубокими затяжками кончает свой "Беломор" будущий гражданин свободного мира. Потом переглядываются с осуждением. Нельзя так раскрываться. Чревато-с.