Науськивайте на него собак, на этого выродка, который отказался от ста тысяч в год, спокойной работы и красивой бабы с изрядным приданым. Держите его, борца за справедливость! В смирительную его рубашку! Он один, видите ли, хочет бороться со злом. А кто, спрашивается, тебя просил? Кто уполномочил? Кто голосовал за тебя? Ах никто, только совесть? А у нас, значит, нет совести? Звоните быстрее в полицию, он нас всех перережет!

Я вздрогнул. То ли от порыва холодного ветра, то ли от того, что промозглая сырость пронизала меня насквозь. Я поднял голову. Мне почудилось, что мрак надо мной стал уже не таким плотным. В нем начала угадываться серость. В стакан туши капнули воды. Чуть-чуть пока.

Бедная Одри, прости меня. Когда уж не везет, так не везет. Гереро и папа Ламонт — не каждый вытянет такие карты. И Язон Рондол, идущий доносить во имя справедливости. Доносить на отца. Бедная Одри с беззащитными, испуганными глазами, прости меня. Ты не зря боялась. Ты действительно Кассандра. Ты чувствовала, что я разрушу твой мир. Прости, если можешь. Но ты не сможешь, я знаю. Ты ничего не забываешь. Ни Гереро, ни сорок таблеток снотворного. Ни того, что я принес тебе. Может быть, сорок таблеток скорее нужны были мне…

Небо все проявлялось и проявлялось в слабом проявителе ноябрьского утра, пока наконец я не начал различать ветки на фоне темно-серых туч.

Я встал. Тело у меня затекло, было холодно и печально. Но нужно было преодолевать печаль и жить. Самое, наверное, главное — это уметь преодолевать печаль. Я постоял прислушиваясь. Мне померещилось, что я услышал где-то впереди шум машины, и я побрел в том направлении. Я прошел минут пятнадцать и действительно вышел к дороге. Где я был — одному богу было известно. Я стоял и думал, в какую сторону идти, когда снова услышал шум машины. Было уже так светло, что она шла с потушенными фарами, но на крыше вращался световой маячок. Полиция. Я почувствовал, как с плеч сваливается груз, и в первый раз за многие дни на меня — снизошло спокойствие. Я вышел на дорогу и поднял руку. Машина остановилась. Полицейский за рулем с интересом посмотрел на меня, и мне показалось, что он даже подался вперед. Его товарищ открыл дверцу, поставил одну ногу на асфальт и опасливо выглядывал из кузова, словно боялся, что я вот-вот начну стрелять по ним.

— Доброе утро, — сказал я и протянул водителю свой пистолет. Мне не хотелось, чтобы они подумали, что я что-то скрываю. Я знаю психологию полицейских. Не сводя глаз с моего лица, он быстрым движением схватил пистолет и бросил его на сиденье. — Меня зовут Язон Рондол, — как можно спокойнее сказал я, — и я хотел бы сделать официальное заявление полиции. — Мне они оба не нравились. Они были оба испуганы, напряжены, а испуганный полицейский — одно из самых опасных животных на свете. Я не охотник, но полагаю, что он опаснее кормящей тигрицы.

— Язон Рондол? — переспросил водитель таким голосом, словно я представился ему папой римским.

— Да.

— Протяните руки, Рондол, и не вздумайте мудрить.

Что это значило? Неужели эта банда уже начала действовать? Впрочем, так оно, наверное, и было. Ну что ж, я ведь на это рассчитывал.

— Пожалуйста, — как можно вежливее сказал я и протянул руки.

Надел он на меня наручники виртуозно. Быстрота и элегантность его движений были бесподобны. Если бы у нас проводились национальные состязания по надеванию наручников на ближних, этот джентльмен имел бы неплохие шансы. Мне захотелось поаплодировать ему, но было уже поздно.

Полицейский посмотрел на мои руки с удивлением, покачал головой, словно не веря, что это он надел на меня такие прекрасные хромированные браслеты, и открыл заднюю дверь машины.

— Залезайте, мистер Рондол.

«Мистер» — это хорошо, подумал я. Все-таки я ему понравился. Сам вышел на дорогу, сам остановил их, сам отдал пистолет и сам протянул руки — что еще может сделать законопослушный гражданин представителям власти?

Я откинулся на спинку сиденья. До чего же приятно и удобно сидеть в машине. После нескольких часов, проведенных в холодном, ночном лесу, я наслаждался комфортом. Даже полицейским комфортом с наручниками.

Водитель, обернувшись, продолжал смотреть на меня с немым обожанием, а его товарищ поднял трубку радиотелефона.

— Сержант, это Смит. Он у нас… Да причем «ошибиться», когда он сам назвался… Да точно, сержант. Язон Рондол. И по описанию точно походит… Хорошо, сержант. Где мы находимся? На второй дороге. Примерно на восемьдесят пятой миле. Есть, сержант, будем ждать.

— Поехали? — спросил водитель, не сводя с меня взгляда.

— Нет, сержант приказал не двигаться с места, ждать еще машину.

— Это зачем? — спросил водитель. — Мы что, вдвоем безоружного человека в наручниках не привезем?

— Чего ты меня спрашиваешь? Приедем — спросишь сержанта. Он обожает, когда ему задают вопросы.

Они замолчали. Редко кто умеет молчать так легко, как патрульные полицейские. Перед уходом на пенсию, впрочем, большинство из них начинает говорить сами с собой.

Профессор Ламонт придумал для меня, надо предполагать, что-то необыкновенное, если меня собираются привести в полицию с эскортом. Но что именно? Но думать не хотелось. Я чувствовал, что засыпаю. В лесу я заснуть не мог, а здесь глаза так и закрывались.