Генерал был олицетворением шторма, воплощением неумолимой бури, выпущенной на волю во тьме. С каждым взмахом Синего Клинка, окутанного воющим ветром, он рисовал сверкающие полосы на полотне реальности и их сияющие разрезы резко контрастировали с плещущейся вокруг тьмой.

Волки-тени вздрогнули от его атаки и их туманные формы разорвало на части выкованное бурей лезвие клинка. А их горестный вой оказался заглушен яростью шторма и не слышим для ветра, ревущего неукротимым зверем, свидетельствуя о яростном шторме, которым обернулся генерал.

Хаджар не останавливался.

Он был везде и нигде. Клубящееся пятно лазурного и серебристого света среди наступающего моря мрака. Крутанувшись в потоках ветра, он парировал удар теневых челюстей, рванувшихся к нему, а ветер пронзил черную фигуру, рассекая ее на рассеивающиеся фрагменты исчезающего тумана.

Хаджар был оком бури, ветром — его самым истовым гневом, обретшим форму. С каждым ударом пропитанного ветром меча он не только рассекал материю, но и нарушал саму суть мрачного бытия сыновей Феденрира, превращая их тела в клочья ускользающей ночи.

Каждый удар клинка высвобождал водоворот силы, своим воем и буйством сотрясавший основы мироздания. Его дикая сила неслась вперед с неудержимой свирепостью, сметая все на своем пути и кружа в неудержимом вихре разрушения. Каждый взмах оборачивался порывом ледяного вердикта, отказывающего поверженному в самом праве на существование.

Хаджар бежал среди волков-теней словно дух, овеваемый ветрами войны, оставляя за собой лишь разрозненные остатки разорванной тьмы.

Его меч в этой битве был не просто оружием; он обернулся проводником — мостом между владельцем и бесплотными потоками воздуха, которыми тот повелевал. Ветер ревел от ярости, наполняя голосом симфонию природного гнева, эхом отражалась в ударах клинка.

Каждый его взмах, каждый удар, каждое движение оборачивались одой разрушения. Буря вокруг него обрекала очертания пышного надгробия для тех, кто рискнул сойтись в схватке с генералом.

И так же как Хаджар превратился в вихрь изящного разрушения, Бадур стал воплощением первозданной силы самой земли.

Стоящий во весь рост, его суть, казалось, сливалась с окружающим их ледяным пейзажем, как древнее дерево, стойко противостоящее воющим ветрам метели. Лезвие его топора сверкало светом тусклого огня. Бадур поднял оружие, и вес топора придавил его к земле, разом заметав снег на многие метры вокруг. Словно… словно одно движение было способно рассечь ткань реальности.

Воин шагнул вперед и его ноги ступали приглушенными раскатами далекого рокота битвы. Он раз за разом заносил топор над головой, и с каждым взмахом лезвие словно мерцало в свете луны, зажигавшейся вокруг Бадура. Полоса стали прорезала ночной воздух, оставляя после себя длинные разрезы, вовсе не спешившие исчезать во мраке. Нет, они все так же ярко сверкали и когда их касались созданные волками твари или призрачное оружие, то тут же осыпались, будучи рассеченными на равные части.

Каждый его мощным удар был методичным, продуманным, словно Бадур являлся скульптором, а его топор — резцом, высекающим историю битвы на чернильном холсте волков мрака.

Разрезы его ударов поражали своей шириной, и какой-то даже несуразной неторопливостью, но наполненными разрушительной силой. .

Двигаясь с неожиданной скоростью для своей массивной комплекции, Бадур каждым взмахом топора, напоминающим разбитую временем скалу, рассекал надвигающуюся тьму, оставляя зияющие прорехи в кипящей массе волков мрака.

Его топор вонзался в плоть теневых чудовищ яркой вспышкой света раскалывая мрак, по спирали отправляя осколки ночи куда-то в небытие.

Если бы здесь был поэт, он бы сказал, что поле боя в какой-то момент стало шедевром разрушения, где каждый удар топора Бадура и меча Хаджара порождали картину смерти и хаоса.

В самом сердце бури Бадур стал молнией, которая оповещала мир о скором приходе грома, грозящего расколоть небеса. И хотя их стили ведения битвы резко отличались друг от друга, Бадур и Хаджар вместе писали эту картину, как если бы долгие годы бились плечом к плечу.

Но они все еще бились с сыновьями Феденрира, а не простыми миражами. То и дело, чужие клыки мрака, когти из тьмы, или оружие теней касалось их плоти, оставляя на ней глубокие, кровоточащие раны.

На пустоши завывал пронизывающий ветер, вихри снега кружились вокруг Хаджара и Бадура, а все так же они стояли плечом к плечу. Их сбивчивое дыхание оставляло призрачные шлейфы в морозном воздухе.

Иссеченные кровавыми полосами, покрытые гематомами, их тела едва ли не стонали от боли, но они не дрогнули. Некогда воинства из больше десятка сыновей и дочерей Феденрира теперь сократилось до последнего из двенадцати. Фигуры ожившей тьмы, едва видимо дрожащей на залитой кровью и черными разводами снегу.

Глаза Хаджара сверкнули осколками льда, а ветер вокруг него запел последний аккорд. Его верный Синий Клинок, казалось, слился с потоками бури и сверкал ярким сиянием севера.

Рядом с генералом возвышалась массивная фигура Бадура. Его широкая грудь вздымалась, втягивая в себя потоки разгоряченного битвой воздуха. Его топор, края которого блестели разрезами, крепко покоились в руках.