Сев за стол, Василий налил из своей фляжки в нетронутую Шишкиным массивную кружку Туймазинского фарфорового завода три «булька», выпил и тут же приосанился:

– Когда в Афганистане в ГРУ служил, мы ночью в душманском тылу по «булькам» наркомовские сто грамм наливали – вот привычка и осталась.

– У тебя же, Василий, плоскостопье, – какое ГРУ? – Антонина хотела усмехнуться, но лишь вздохнула: – И эту байку в вашей компании обычно рассказывает Ричард Ишбулдыевич.

– Ну и что? Общая такая шутка. А ты что же, не в нашей теперь компании? – осклабился Загогуйла.

– Не знаю, – задумчиво сказала Антонина и отстраненно посмотрела в окно. На кухнях противоположного дома под не очень яркими лампочками, одиноко висевшими на кривых проводах, сидел уставший после рабочего дня рабочий класс, тыкал вилками в еду на тарелках и тоже о чем-то беседовал, – у меня теперь компания в комнате сопит.

Василий крякнул и налил в кружку еще три «булька».

– Тебе по понятным причинам не предлагаю! Вчера Луизка-практикантка домой в Тимашево ездила, у нее мать почтальонкой сутки-трое работает, времени много – такой самогон варит! Вот привезла канистру, ничего уже не осталось – со дна слил, жаль тебе попробовать нельзя.

Антонина поставила на стол сковородку с холодной яичницей и протянула Василию вилку:

– Знаю я эту почтальонку! Кто победил-то?

– В смысле? – поперхнулся Загогуйло.

– Ты же сам только что говорил про Выдова с Поповым, как они целую неделю стихами на брудершафт, бились!

– Что-то ты, как в гололед, притормаживаешь! – хохотнул Васька и размазал вилкой желток по сковородке, – Выдов сказал, ничья у них вышла, Попов ему на память собаку подарил, гипсовую – полметра высотой. Тебе, кстати, не нужна для интерьера, у нее только передняя нога отломана, но ее можно эпоксидкой приклеить?

– Лучше Лесопосадкиной в Красный уголок отдайте, она же культмассовый сектор. А Попова я помню, он к нам в школу приезжал, в актовом зале стихи про Родину и ее врагов читал, а Таньке Будановой и Мотьке Крамаровой за то, что одна спросила, когда коммунизм наступит, а другая – правда ли будто Пушкин негром был, книжки свои подарил. До сих пор, наверное, в нашей школьной библиотеке под стеклом лежат.

– Да! Насчет победителей! Тут, в твоем дворе вроде бы кроличья шапка завгара стала мелькать? Смотри, и ему передай, чтобы смотрел, он только в нашем депо завгар, а за воротами ему рога моментом обломают!

Антонина вдруг глупо улыбнулась и предложила Василию магазинных пельменей, которые варятся быстро, а если их потом обжарить на сливочном масле, то приобретают золотистую корочку и со сметаной становятся очень даже съедобные.

– Ты чего так обрадовалась? – скривился Василий и тряхнул пустую фляжку, – не надо пельменей!

Антонина и сама не могла понять, отчего поднялось ее настроение. Поняла через неделю, когда у дверей ее квартиры Павел Семенович Шишкин вцепился в меховой ворот полушубка Василия Степановича Загогуйлы, а тот вцепился в лацканы новенького польского плаща на искусственном меху Шишкина, только вчера купленного у буфетчицы Верки за новогоднюю премию с четвертой, давно отложенной на новый спиннинг с набором разноцветных блесен. Шишкин и Загогуйла, сопя и кряхтя в свирепом молчании, возили друг друга спинами по стенам подъезда, стряхивая на серый бетонный пол нежную белую штукатурку. Выглянувший в это время на лестничную площадку широкообразованный молодой стоматолог Лева Сидоров, поинтересовался тогда у соседки:

– Что за Гамбургский счет такой в нашем подъезде?

На вопрос Антонина радостно ответила:

– Да так, из-за меня дерутся, – и нежно добавила: – Дураки!

Из приоткрытой двери в квартиру Левы Сидорова раздался задорный телевизионный смех членов рабочего коллектива АЗЛК – Генеральный секретарь только что рассказал им, после радужных перспектив, одну из своих искрометных пятнадцатиминутных шуток, добавив под общее веселье, что велел прекратить тратить деньги на никому ненужное глушение когда-то вражеских, а сегодня всего лишь вещающих плюрализм радиостанций.

Интеллигентный с легкой гнусавинкой голос без всякого шума, треска и свиста удивленно сказал: «би-би, – и совсем растерявшись, добавил: – си…»

– Я покурю в форточку? – Люся чиркнула спичкой.

Антонина тут же задула маленький желтый огонек, мягко, но бескомпромиссно забрала спичечный коробок из рук подруги, положила его в ящик кухонного столика и плотно задвинула:

– В общаге покуришь, он у меня знаешь какой чувствительный!

Люся хмыкнула и сунула сигарету обратно в пачку:

– Верка кафе открывает, говорит, Идрисов ей сказал, что Горбачев разрешил кооперативы в общественном питании организовывать, теперь она ищет, кто ей пельмени будет лепить, чтобы в своем буфете работягам продавать – ты же все равно дома сидишь – постряпай!

– Как в своем буфете?! Он же государственный! – возмутилась Антонина, – и что значит постряпай?! Я буду стряпать, а она будет продавать?! Это ж эксплуатация!