– Амуниция, - сказал я.
– Полиция. Амбиция. Юстиция.

В пещере было по-прежнему пусто, а я жутко страдал о потерянном времени. Ни черта не успею, а завтра рыбозавод с непробиваемой КПП-системой.

Меня снова тормознуло. Мне показалось, что на этот раз я влип в жидкую и горячую карамель. Я ощущал себя жуком в янтаре, а каждый шаг мой исчисляется столетиями. С другой стороны, очень может быть, что мне уже удалось пропустить шефскую работу по уважительной причине. Я еле-еле передвинул ногу.

Эдик вдруг сказал:

– Всю зиму у нее цвели орхидеи...

– Гм, - сказал Роман с сомнением.

– Не стал бы Янус сжигать идеального попугая, - убежденно сказал Эдик. Витька встал.

– Это просто как блин, - сказал он.

У меня было такое ощущение, будто я читаю последние страницы захватывающего детектива. Пока они молчали, я лихорадочно суммировал, что же мы имеем на практике... закон этот остается справедлив в отдельности и для нормального мира... Точки разрыва.

Я вырвался в открытое пространство и, вспомнив студенческие младые годы, даже попытался пробежаться. Попытка получилась хилой. Сам себе я напомнил старикашку Эдельвейса, которого всегда несло по мировой линии его "ремингтона"... Да, не к темноте я его помянул: тени снова окружили меня.

– Народ желает знать все детали, - сказал Лавр Федотович, глядя на меня в бинокль.
– Однако народ говорит этим отдельным товарищам: не выйдет, товарищи!

– Какого калибра?
– рявкнул полковник.

– Хватать и тикать, - сказал Витька.
– Я вам тысячу раз говорил, остолопам.

– Диспуты!
– вскричал вдруг Панург, ударяя колпаком с бубенчиками об пол.
– Что может быть благороднее диспутов? Свобода мнений! Свобода слова! Свобода самовыражений!

– Вуаля, - с горечью сказал Выбегалло, - ледукасьен куон донно женжен депрезан1.

– Народ...
– произнес Лавр Федотович.
– Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш, великий народ пребывает вовеки. Но (как и всякий) он попался в сети Слов, чтобы в них плутать все безысходней: "Потом" и "Прежде", "Завтра" и "Сегодня", "Я", "Ты", "Налево", "Направо", "Те" и "Эти"...

Я сделал последний шаг и оказался в центре композитной пентаграммы. Я увидел наш институт, уходящий фундаментом в бездну знания, туда, где со скрипом проворачивалась в пасти Левиафана ось Колеса Фортуны. Я увидел наш институт, уходящий верхними этажами за горизонт событий. Я видел силовые поля воли и разума Федора Симеоновича, Кристобаля Хозевича, Жиана Жиакомо, видел Витьку и Романа, Эдика и Володю Почкина, окруженных эхом сомнений и сеткой синих разрядов их неудержимой энергии. Я видел путаные пустые блоки отдела Абсолютного Знания и клокочущую пустоту лаборатории Выбегаллы. Я видел нимб над блоком центрального процессора моего старого доброго "Алдана" и холодную бездушную мощь юного "Алдана-ЗМ", опоясанного кольцом зеркал Аматэрасу.

Но самым странным было то, что здание института наискосок, частично скрывая от глаз отдельные этажи, нарушая стройную картину, туманя ясное свечение, пронзала серая пирамида. Чем-то она напоминала мне детский радиоконструктор "Собери радиоприемник": плотно подогнанные пластиковые кубики со скрытыми внутри транзисторами, конденсаторами, диодами и прочими элементами простейших радиосхем. Что-то щелкало и стучало внутри, и серые кубики ровно и плавно перемещались, как костяшки в игре "15". И казалось, что серая пирамида

* Вот воспитание, которое теперь дают молодым людям.

каждым шажком коверкает белые стремительные линии. Или наоборот - белые линии оттесняют серые кубики...

Я всмотрелся. Родной вычислительный центр был совсем рядом. Мне безумно захотелось оказаться именно там. Времени ушло уйма, машина стоит. Ребята же скиснут, ожидая, пока я отработаю рыбозаводу. А так я, может, и успею расписать клеммы и оформить автозагрузчик...

Мироздание вокруг меня вздохнуло, спираль композитной пентаграммы сжалась часовой пружиной, со звоном распалась, и я увидел перед собой обтянутую ковбойкой спину Витьки Корнеева.

Глава третья

Чем ворон похож на письменный стол?

Мартовский Заяц

Я обрадовался ему как родному, хоть и заподозрил, что не зря он явился в машинный зал в столь неурочное время.

– Витька, - сказал я грозно, рассматривая одно из зеркал Аматэрасу, уже демонтированное и прислоненное к панели АЦПУ, - кефир в стакане ты сбродил? А может, экскурс по основам начертательного мироздания - тоже твоя работа?

Витька развернулся ко мне. Ехидная улыбка перечеркнула небритую физиономию.

– Это смотря что у тебя больше болит - живот или голова.

– У меня ничего не болит!
– рявкнул я.
– А вот у тебя сейчас заболит - живот или голова - смотря куда упадет авоська.

– Зря буянишь, - задумчиво сказал Витька, странно глядя на меня.
– С кефиром я погорячился: ну поспал бы ты лишний час перед рыбозаводом, и - делу венец. А вот что ты про начертательное мироздание сказанул?..

И тут до меня дошло. Я даже сел на заваленный распечатками край стола. Начертательное мироздание как самая слабо известная область начертательной магии упоминалось в книге Я. П. Невструева "Уравнения математической магии". Упоминалось как высшая ступень оной магии. Описывалось оно системой вариативно-интегральных уравнений Гора-Желязны в анизотропном поле арт-потенциала Ройо-Уилана-Дали. Система квадратурных решений не имела и считалась медленно, поскольку содержала неопределимый параметр ^ - "кси", - с легкой руки Кристобаля Хозевича Хунты названный "каприз". "Каприз" сводил на нет все попытки осуществить заклинание в режиме реального времени, уводя результат в неопределенно-туманное будущее. Поэтому дальше вульгарной материализации нарисованного яблока и привораживания девиц при помощи их портретов начертательная магия не пошла, породив только еще одну из лабораторий отдела Абсолютного Знания - лабораторию поиска Абсолютного Штриха.