— Не зарекайся, — отвечает она чересчур резко. — А то сглазишь.

— Ты суеверна?

— Нет.

— Тогда надень булавку.

— Где я ее здесь возьму? — искренне удивляется Вика, а после хмурится и улыбается, прищурив глаза. — Легче футболку наизнанку вывернуть.

— А говоришь, что несуеверна.

Шутки шутками, но настроение все равно на уровне плинтуса. Даже ниже, чем уровни местных плинтусов, и это тоже шутка. Довольно неудачная, абсолютно не к месту.

Напряжение в лагере уже ощущается не только в тяжелом наэлектризованном воздухе, но и в косых взглядах, тяжелых вздохах, в нервных щелканьях пальцами. На всякий случай два дня назад Князь распорядился отобрать у большинства из нас оружие, оставив пистолеты и автоматы только охранникам на постах. Это, кстати, многим не понравилось.

А еще стало холодно. Везде. Если раньше от сквозняков и сырости можно было спастись внутри помещений, то после сбоя мы лишились и этого. Тепло, наверное, только в «Раю», девочкам Госпожи замерзнуть не дадут, ведь они единственные оставшиеся здесь обогреватели. Но и к ним, как я слышал, вход закрыт на неопределенный срок. Чтобы про Госпожу не говорили, но свой «товар» она бережет и в обиду не дает никому.

— Кость, — зовет Вика, заметив, что я почти не слушаю ее, — может, нам и в самом деле стоит отказаться?..

Она не договаривает, от чего нам следует отказаться, но я все равно качаю головой.

Все Викины страхи мне понятны, их природа яснее некуда. В моей груди точно такой же страх воет голодным волком из леса, смотря на зажравшихся хозяйских собак. И зародился он в тот самый момент, когда моя рука была сжата чужой ладонью на заброшенном складе. В тот час я заключил сделку с самим… нет, не с дьяволом. С дьяволом я заключил ее, когда на моем запястье защелкнулся княжеский браслет. Пастух же с дьяволом на одной ступени и близко не стоит, поэтому сделка с ним — сделка человека и черта. Этакого бесеныша, маленького и хитрого. За которым последуешь не из страха, а скорее из любопытства.

Или от безысходности.

— Пастух ясно дал понять, что либо мы в деле, либо трупы.

И отчего-то мне кажется, что Пастух не врал, когда говорил о незавидной судьбе тех, кто решится самоустраниться из его плана.

— Он многое поставил на карту и теперь уже не отступит, — говорю я, и добавляю: — И никому не позволит стать пусть даже крохотным, но препятствием на пути к его свободе.

Вика кусает нижнюю губу и так глубоко уходит в свои мысли, что не замечает, как кожа начинает кровоточить, покрываясь красными следами от ее зубов.

Отвожу взгляд в сторону. От вида крови в последнее время становится не по себе. Впрочем, виной всему может быть и витающий по лагерю смрад. За месяцы, проведенные здесь, я ни разу не задумался о том, куда утекает вода из душевых и куда девается содержимое унитазов после нажатия на смывной клапан. Есть ли в городе канализация, если сам город по своей сути — канализация? Ответа на этот вопрос у меня нет до сих пор, но со сбоя признаки цивилизации начали разрушаться, возвращая нас в примитивизм.

— Думаешь, не получится просто отсидеться в сторонке и подождать, пока все не закончится? — спрашивает Вика, дотрагиваясь кончиками пальцев до истерзанных губ. — Если все выйдет, то уйдем со всеми. А если нет… то как бы мы и ни при чем.

Я снова качаю головой.

— Ты слишком наивна.

Наивна, раз веришь, что можно сохранять нейтралитет.

Предположим, что мы просто отсидимся в стороне. В случае победы Пастуха, нас заклеймят предателями революции и в лучшем случае сразу убьют. Это будет своеобразным проявлением гуманности. В худшем же нас бросят здесь… оставят гнить без средств к выживанию. С мыслями о том, что жизнь — это борьба, и нам не стоило сидеть в стороне. Если же в этой борьбе победу одержит Князь, то о нашем причастии к восстанию он все равно узнает. И тоже не станет сохранять нам жизни.

— Как бы то ни было, — говорю я, поделившись с Викой своими умозаключениями, — исход в любом случае для нас плачевный. Поэтому уж лучше попытаться и пощекотать судьбе пятки, чем ничего не делать и все равно по итогу сгинуть в этом месте.

Вика колеблется и вновь кусает губы. Но на этот раз быстро одергивает себя, чувствуя пульсацию на поврежденной коже.

— Ай… — выдыхает она, дотрагиваясь до губ.

И будто проверяя, действительно ли ей больно, проводит по ним языком.

Поговорив еще немного, мы принимаем решение разойтись, чтобы не привлечь к себе ненужного внимания. Вика возвращается на кухню, обещая припрятать для нас с Тохой чего-нибудь посъедобнее. Не знаю даже, что можно считать «съедобным» в условиях жесточайшего дефицита пищевой продукции. Разве что то, что не бегает, не скалится и не пытается тебя укусить, пока ты натачиваешь острие вилки перед попыткой добыть для себя пропитание.

Я уже видел, как некоторые начинают отлавливать крыс. Говорят, что очень даже ничего, но попробовать никто не предлагает.

Я болтаюсь по лагерю без всяких дел. Понимая, что лучше сидеть где-нибудь в уголке и не показываться другим на глаза, я стараюсь не привлекать к себе внимание и хожу ровно по стеночке от одного здания к другому. Хотя, наверное, наблюдай кто за мной в этот момент, сочтет, что это странно.

Если Князь не идиот, то должен был уже заметить перемены, витающие в лагерном воздухе. Такое ведь всегда чувствуется, да? Агрессия со стороны. Если же он все-таки идиот, и ничего не понимает, то земля ему пухом — Пастух и его приближенные разберут лагерь по кирпичикам до самого основания и на это основание плюнут.