— Само собой, понимаю.

— Так вот… этим «живым уроком», который ты готовишь, ты, так сказать, рапортуешь нам о своих достижениях, и не только в границах своего двора… — Жерехов очертил в воздухе небольшой круг, — но и перед обществом, перед партией. Как секретарь волостной партячейки, напоминаю тебе: члены нашей партийной организации, рассеянные по деревням, укрепляют значение нашей общей работы в народе (Жерехов очертил широкий круг) прежде всего своими передовыми делами, своим опытом.

— Опыт мой, конечно, скромный, — раздумчиво заговорил Степан. — Сказать по правде, товарищ секретарь, не приходило мне это в голову. А теперь вижу, ответственное дело получается… Так уж, может, повременить пока?

— Зачем? Напротив. У тебя уже есть результаты и даже накопился интересный материал… И, значит, уже можно и нужно назначить время, когда можно будет этот «живой урок» на твоем дворе провести. Знаешь, когда лучше всего это сделать? После того, как землеустроители проведут свою работу. Тогда границы вашей тозовской земли будут уже точно определены:

— Настроение у народа еще поднимется, Николай Петрович…

— Да, да… вот тут-то и хорошо, будет устроить этот показ! — оживленно воскликнул Жерехов. — Ударим, что ли, по рукам, Баюков… и вы, уважаемая домовница комсомолочка, а?

И Жерехов, широко улыбаясь, и глядя молодо и настойчиво поблескивающими темными глазами, протянул руки Баюкову и Липе.

— Ударим по рукам! — весело повторил Степан.

— Буду стараться изо всех сил! — подхватила Липа, и все трое в крепком пожатии соединили руки…

— Вот какие дела завариваются, Липа! — возбужденно говорил Степан, проводив Жерехова. — Наша с вами работа выходит, как говорится, на широкую дорогу… И знайте, Липа, я желаю, чтобы мои односельчане имели возможность любоваться вашей работой, вашим умением, вашими способностями. Вот еще почему я и желаю показать, как вы преобразили Топтуху!

— Но ведь не я выдумала всю эту историю с Топтухой, — с улыбкой возразила домовница.

— Да разве без вас, Липа, у меня получилось бы что-нибудь? — бурно возразил Баюков. — Мы с Кольшей на поле, а ведь по дому распоряжались вы, за режимом наблюдали вы, животное в чистоте содержали вы!.. Значит, как же после всего этого не поклониться вам? Как не полюбоваться на такое старание ваше?

— Ох, сколько же вы наговорили! — смутившись от его явно любующегося ею взгляда, пробормотала Липа. — А вдруг я не сумею на виду-то у всех результаты показать?

— Вы? Не сумеете?! Да ни в каком разе этого быть не может! — воскликнул Баюков, и в голосе его прозвучала такая страстная вера в нее, Липу, что девушка, тронутая, побежденная, с невольной лаской в голосе сказала:

— Ну конечно, я все должна суметь… и как я обещала, так оно и будет, Степан Андреич.

— Рад-радехонек буду за вас, Липа! — воскликнул растроганно Баюков. — Помните, я недавно говорил вам, все, мол, сделаю для того, чтобы люди уважали вас, члена Ленинского комсомола… и замечательную девушку!..

— Ну-ну… — мягко предостерегла Липа. — Уши развесить на похвалу… это комсомольцам не полагается… А затем — ужинать пора.

Пока Липа собирала ужин, Баюков втихомолку любовался ее легкой походкой, точными, бесшумными движениями, ее бледненьким, но таким милым лицом с опущенными ресницами и строго сжатыми розовыми губами.

«Самостоятельная! Умница моя!» — думал он, боясь в то же время обнаружить перед ней свои чувства и от этого еще больше дорожа и любуясь ею.

После ужина к Баюковым зашел Финоген, и Степан на целый час засиделся с ним на скамье у ворот, рассказывал о посещении Жерехова, а больше всего говорил о Липе.

— Только ее и вижу своей женой, Финоген Петрович! — горячо шептал он. — Знай об этом… И ежели ты с моим намерением согласен…

— Я, конечно, согласен, Степа, — ласково прервал Финоген, — но ведь сам видишь, какая она, Липа-то наша… молода, а норовиста — силком да нажимом ее, брат, не возьмешь.

— Ох, да разве я не знаю!.. Но вот надеюсь я сильно, что после того, как «живой урок» пройдет на моем дворе, уж тут я приступлю к ней с сердечной моей просьбой… А ты меня, Финоген Петрович, поддержи. Ладно?

— Само собой, Степа, поддержу.

Потом Степан еще посидел один, покуривая и глядя на звездное небо, среди теплой, родной тишины. И, как все чаще с ним случалось за последнее время, он опять совершенно забыл обо всех неприятностях, связанных с корзунинским двором, как будто вообще их никогда не было.

Но у Корзуниных о Степане Баюкове помнили всегда. Бойкая проныра Матрена раньше всех других приносила в дом новости.

— Эх-х! — мрачно вздохнул Маркел. — Носит сорока на хвосте мороку… ни одной доброй вести!