Спасибо". И вышел! Жена, до того не имевшая оснований постичь причины нашей любви к Ренату, получила - хоть и в конце - доказательство.

Ренатовские культурные инъекции в нас продолжались три года, пока Филатов, Галкин и я не решили уехать из общежития и снять квартиру на улице Герцена.

Мы тогда решили оздоровить нашу жизнь и отделаться от постоянных гостей, выпивки и недосыпания. Ничего не вышло. Квартира наша была на первом этаже, и к нам продолжали приходить даже через окно. С Ренатом виделись все реже.

Но теперь я понимаю, что мы благодаря Ренату очень быстро взрослели. Мы были на порядок взрослее наших однокурсников. И Лёнино умение собирать всего себя в кулак каратиста - оттуда, из "полвторого", и от него, от Рената...

И в последний раз о песнях и причинах их появления

Високосный 1980 год был не только годом ухода Высоцкого, но и гораздо менее заметным, а точнее - заметным только для нас - уходом Сережи Вараксина. И мы сочинили песню "Високосный год". "И что же нам осталось от него - с полдюжины случайных фотографий",- поется в этой песне. Но эти фотографии здесь, в нашем фотоальбоме, который я листаю перед вами.

Однако главной темой все равно оставалась любовь. Чувства обязаны были бурлить и превращаться не в пар, а в стихи и звуки. Настоящей любви не было, но каждую нужно было принимать за настоящую и придавать ей необходимый для творчества накал. Да простят меня все наши подруги тех лет, но быть поводом для песни тоже может не всякая. Даже если только поводом для песни - это все равно здорово, правда, девушки, женщины, бабушки? Ведь правда?..

Итак, любовь, творчество и вино - основные слагаемые нашей студенческой жизни. Прошу прощения и у вас, господа наркологи, за последний компонент под названием "вино", но... из песни слов не выкинешь, что было, то было...

Если отталкиваться от народного анекдота, что некрасивых женщин не бывает, а бывает мало водки, то вычерчивается простая, но все-таки менее грубая, чем анекдот, схема: вино разогревало чувства до состояния любовной плазмы, а любовь, в свою очередь, переплавлялась в конечный продукт стихи и музыку.

Вот в этой адской кастрюле песни и варились. Не случайно одна из них, "Провинциалка", заканчивается словами: "И были так нужны стихи и водка, стихи и водка, водка и стихи". Тут нет третьей подруги - любви, она в песне раньше. Вообще иногда самым чудесным образом все шло в обратном порядке:

сначала появлялись стихи, которые поэтизировали вполне определенную девушку с именем и фамилией и идеализировали ее настолько, что приходилось в нее влюбиться; то есть стихи рождали любовь, а не наоборот, понимаете? Потом такая любовь, естественно, рушилась, и только тогда хотелось выпить. С горя...

Чуть позже две вот такие, целенаправленные песни, но уже совсем другой девушке адресованные, приобретет у нас, студентов (за деньги!) для своего оркестра К. Г. Певзнер. Он тогда руководил государственным оркестром Грузии "Рэро". А еще позднее Певзнера в качестве музыкального руководителя пригласит к себе Л. О. Утесов. Певзнер меня Утесову покажет, и я стану петь наши с Леней песни в его оркестре.

Всякий раз, слушая песню "Полицай", Утесов плакал, и мне это ужасно льстило до тех пор, пока я не понял, что Леонида Осиповича в те его последние годы могло расстрогать до слез что угодно. Но когда я прочел то, что он написал на моей афише: "Володя, я успел вас полюбить..." - я от этого "успел" вдруг сам заплакал - неожиданно и быстро...

И еще будет момент, когда мы один-единственный раз встретимся с Леней в кино, на съемках фильма "Соучастники". Я буду одним из "соучастников", а Леня - уже кинозвездой и секс-символом. Это обстоятельство отчасти объясняет обращение к нам оператора Валерия Гинзбурга, который ставил кадр и машинально сказал: "Вовонька (!), посмотри на Леонида Алексеевича". И это нас обоих сильно развеселит...

И придет время, когда Филатов на экране - сойти с ума!
– споет! В училище танцы и особенно пение для него почти пытка. А тут взял и выдал! При встрече со мной этак победно посмотрел и сказал: "Я тебя своим пением до самой стены буду гнать". Но не стал "до стены", поет только дома...

А до этого будут еще годы расцвета авторской песни, когда меня станут часто приглашать на концерты. И я буду, особенно поначалу, пижонски выходить на сцену, волоча за собой гитару прямо по полу, за веревочку, как собаку на поводке. Она будет стукаться об пол, а публика - уже появившиеся поклонники моих песен - станет от этого почему-то приходить в экстаз. А гитара, хоть и дешевая, за такое обращение будет платить тем же и не строить, фальшиво и жалобно тренькая. Но мне на это будет плевать, так же как и на то, как я на ней играю, потому что знаю: сейчас выйду, спою и покрою все недостатки безумным темпераментом и запредельным лиризмом.

И когда мне через пару десятков лет дадут послушать эти старые записи, мне сильно не понравится тот певец: гитара фальшивит, голос наглый, задорный и плоский какой-то, - словом, я сочту, что теперь я пою лучше...

А потом будет Эфрос, и главная роль у него, и Лев Дуров, и Ольга Яковлева, и многие другие лица, портреты, театры, и тот, который сейчас: "Школа современной пьесы".

А еще будет самое яркое впечатление от всей театральной жизни. И это станет не премьера какая-нибудь, а последний спектакль "Три мушкетера". Я уже работал у Эфроса и только доигрывал в ТЮЗе "Мушкетеров". И все знали, что этот спектакль последний, что больше не будет. И зрители узнали - и пришли прощаться. Все, что хотелось сказать о любви, дружбе, верности, чести, обо всех этих сформированных с детства идеалах, плывущих под алыми парусами романтизма, о котором я здесь уже столько наболтал, - все это в нашем мюзикле было спето, сыграно, оттанцовано и отфехтовано. Все играли, словно под допингом "последнего раза". Будто прощаясь не со спектаклем, а с жизнью, юностью, будто ничего лучшего не будет, только это, только сейчас и в последний раз! Как выкрик перед гибелью!