Шрифт:
— Мряу-у-у! — ору, «стой», у своего дома. Хватит. Я накатался уже. Скотина рогатая тормозит, понимая, что иначе от меня не избавиться.
— Завтра приходи! Еще покатаемся! — иду, пошатываясь, домой.
Рогатая, тяжело дыша, наблюдает за мной через щель забора одним глазом.
— И чтоб молока завтра налила! — фыркаю и заваливаюсь в дом.
Теперь-то я знаю, что это — козы. Потягиваюсь на заборе и жду, когда моя Манька подъедет.
— Вези меня! — мяргаю, запрыгивая на свою козу.
— Опять дармоеда привезла, — ворчит бабка. Но она уже ученая. Знает, что Сильверу лучше сразу налить, а то я вон на ту, белую козу глаз положил.
Глава 23
Сильвер культурно отдыхал, свесив все конечности с забора. Было жарко, но пойти к водопою еще и лень. Местный пацан, старше Мишки и в два раза наглее, дернул Сильвера за хвост. Рассчитывал, что заорет или убежит... Сильвер поднял мордасю, прилично отожранную на козьем молоке, и зло зашипел.
— Совсем страх потерял? — опешил деревенский хулиган и протянул руку, чтобы еще раз дернуть.
Сильвер разворачивает свою артиллерию, и пахучая струя бьет парню прямо в глаза.
— Аа-а-а! Тварина! — трет покрасневшие глаза, пытаясь устранить последствия химической атаки. — Я тебя на коврик пущу!
Кот, спрыгнув на дорогу, кидается под ноги. Ничего не видящий от едкой жидкости парень, запинается и летит плашмя на землю. Сильвер порхает как бабочка, жалит как пчела.
— Памагити! — кричит в панике хулиган.
— Сильвер! Успокойся! — выбежавший хозяин, схватил кота на руки.
Сильвер замер, прижался. Стал жаловаться Вове, что негодяй дернул его за хвостик — самое уязвимое, что есть у кота. Хвост — это продолжение позвоночника. У Сильвера чуть мозг не выпал, когда паршивец его дернул безжалостно.
— Все-все! — гладит Вова Сильвера, который преданно заглядывает ему в глаза.
— Ваш кот бешенный! Я заявление напишу, чтобы его усыпили! — верещит парень. — Ему здесь не жить! — сыплются угрозы от подростка.
— Пошел вон! — рыкнул Вова, унося своего кота к дому.
Потом пришла крикливая женщина. Орала на хозяина, что Сильвер ее мальчика покалечил: ногу ему прокусил и исцарапал всего.
— Собираемся домой! — скомандовал Вова, после визита тетки.
Хозяин хоть и дал денег вымогательнице, но не был уверен, что их не оставят в покое. Сильвер гордился Вовой. «Своих не бросают!» — заявил он Вале, которая пыталась обвинить кота, что тот испортил их отдых на даче. Алиска чувствовала, что ее товарищу угрожают. Обнимала и ворковала на лясичном. «Котенок мой», — благодарно тарахтел Сильвер.
Сборы были недолгие. Сильвера посадили в переноску, которую держал на коленях Мишка. Алиска, сидевшая рядом, толкала свои пальчики между решеток. Кот облизывал липкие руки, чем смешил всю дорогу девочку.
— Валь, ты пойми, — говорил он обиженной жене. — Мы — семья, и Сильвер часть ее. Ты приняла меня вместе с котом.
Валя еще что-то ворчала, но после того, как Миша добавил, что Сильвер — его лучший друг... Ехали всю дорогу молча. Алиска дремала. Сильвер сидел тихо. Скоро он увидит белую кошку. Споет ей несколько песен из своего репертуара. Набьет другим котам морды, чтобы не забывали, кто во дворе главный...
Глава 24
«Утомленное солнце
Hежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась,
Что нет любви», — мурча сладким голосом, крадусь, сложив уши.
Белую кошку вывели гулять. Человеческая девочка держит красавицу в заложниках — на поводке. Синеглазка боязливо оглядывается и замечает меня.
— Сильвер? — ее мурлык — музыка для моих ушей.
Подняла хвостик. Узнала своего суженого, малышка моя. Мишка, братан! Отвлекай давай свою косоногую подругу. Что он в этой Нике нашел? Ноги, как спички, с острыми коленками. Укусить даже не за что!
Киса моя решила позаигрывать для начала и завалилась белым пузиком кверху, подогнув лапки. Мурлычу всякую чушь романтичную, кошки это любят. А у самого в ушах дымится и зубы клацают от любви невозможной.
«Куда это вы нагулялись?» — ору на двуногих паразитов.
Ника взяла кошку на руки и тащит мое сокровище к подъезду. Зло смотрю вслед и бью хвостом. Как так-то? Я вам дверь вынесу, и окно! Весь подъезд мочой залью! Весь репертуар ночью изору, надрывая гланды! Горе мое безмерно. Пойду, пожру...