Правда, из того, что нам известно, можно заключить, что его кипучая деятельность и способность быть на виду не приносили ему каких-то заметных дивидендов. Что-то он всё же, по-видимому, получил: и при распределении после защиты диплома он попал на крупный завод в областном центре (а не поехал, как многие, на Камчатку или в полюбившиеся мне Березники), и свою первую квартирку он получил как молодой специалист (а большинство имевших тот же статус так и осталось ни с чем). Но пробиться на хотя бы маленькую начальственную должность ему за все эти годы не удалось, и настоящая карта поперла к нему лишь с началом «перестройки». Правда, опять же можно сказать, что основными козырями, накопленными Пескарем за предшествующие го­ды, были его обширные знакомства на самых разных уровнях общественной пирамиды. Главным образом, в том самом слое «комсомольских активистов» и прочих молодых прохиндеев, на всё готовых, но при этом еще не обремененных наличием в биографии судимости по уголовному делу, которые и стали первичным массовым кадровым резервом при переходе на квазикапиталистические рельсы в нашей стране.

И всё-таки трудно отделаться от подозрения, что в истории восхождения Вити-Пескаря из грязи в купцы I гильдии, нам остаются не видны какие-то важные пружины. Уж очень быстро и гладко произошла эта метаморфоза. Так и подмывает предположить, что была у нашего героя некая, если не мохнатая лапа, то, по крайней мере, влиятельная ручонка, которая сообщила ему первоначальный импульс и придала достаточное для отрыва от земли (от грязи) ускорение, а затем на последующих этапах оберегала его от многочисленных опасностей. И в самом деле: не пристрелили Пескаря еще на подступах к строительству его «микроимперии» и не обобрали до нитки, размахивая утюгом и паяльником. В отличие от многих Витя счастливо избежал этой участи. И милиция им не заинтересовалась, а ведь ни для кого не секрет, что всякий наш бизнесмен (на любом уровне богатства) повинен, по меньшей мере, в отношении нескольких статей уго­ловного кодекса, не говоря уже о прочих строжайших инструкциях и предписаниях властных инстанций. Без нарушения этих записанных в законе и подзаконных актах норм (молчу уже о моральных нормах) никакая деятельность у нас просто невозможна – законы сочиняют опытные люди, и они всё заранее предусмотрели. Не протиснуться через эту сеть, ни за что не зацепившись, – и, если ты начал что-то делать, значит, ты уже на крючке. Можно брать любого и сажать его на какой тебе заблагорассудится срок. Но ведь не вмешивалась милиция в Витину карьеру и не тыкала носом в его мелкую (а может, и крупную – это как посмотреть!) уголовщину. И налоговая инспекция его особенно не прижимала, хотя, наверное, могла бы, если бы захотела. Избежал он – до поры, до времени – всех таких напастей. Видно, ворожил ему кто-то, обладающий серьезными возможностями в этом плане.

Ясно, что все такие вопросы можно снять одной фразой: Пескарю просто везло. Может ведь кому-то повезти, и не один раз, а несколько раз подряд в самых разных ситуациях? Может, конечно. С этим не поспоришь. Однако жизнь показывает, что если попристальней присмотреться к тем из «везунчиков», о ком мы можем хоть что-то узнать, то в большинстве случаев окажется, что «повезло» этому заинтересовавшему нас типу гораздо раньше, чем он попал в наше поле зрения. Он родился в нужном месте, в нужное время, и его папа (или мама, или дядя, или друг детства, или папа его жены – а часто и все они вместе) занимает в социальной структуре некую позицию, которая дает ему широкие возможности влиять на ход событий в какой-то сфере жизни [3] . Так у председателя Госконцерта (или как он там называется?) дочка, наверняка, обладает исключительным голосом, что обеспечило ее певческую карьеру и позволило стать солисткой популярной группы, претендующей на участие в конкурсе «Евровидения». Ну и так далее. (Всем нашим так называемым «социологам», «политологам» и всяким другим «бизнес-аналитикам», озабоченным долгосрочными экономическими прогнозами на основании данных Роскомстата и Международного банка развития и тому подобной ерундой, следовало бы в первую оче­редь детально выяснить, кто на ком женат и чем занимаются их дети, двоюродные братья, племянники и прочие родственники и свойственники, а также их однополчане и друзья по преферансу. После составления такой карты родственно-клановых связей истинная структура общества, в котором нам выпало жить, стала бы намного прозрачнее и логичнее). Однако про Пескаря ничего подобного не известно – его родителям, родственникам или однокашникам по школе и институту рассказчики не уделили ни малейшего внимания. Но, может, что-то здесь всё же было?

Мой знакомый, непосредственно переска­зав­ший мне занятную историю упадка и разрушения Пескаревой империи и последовавших за этим событий, предполагал, что еще со студенческих лет Витя (попавшись, вероятно, на каком-то прегрешении, грозившем исключением из комсомола и из вуза) был завербован КГБ. Или – как вариант – имел близкого родственника, тесно сотрудничавшего с этой организацией. В таких рассуждениях, безусловно, есть свой резон. Можно не сомневаться – это ведь видно невооруженным взглядом, – что почти все деятели, всплывшие на поверхность в ранние перестроечные годы, были ставленниками этой очень скупо рекламирующей свою деятельность «конторы», да и вся пресловутая «перестройка» подготавливалась в ее недрах и шла под ее контролем. И сам Михаил Сергеевич ориентировался в своей партийной карьере на Андропова, входя в его ближайшее окружение, и те, кого он потом, став генсеком, тащил на самый верх, были из той же самой команды. Неудивительно, что получивший такую закалку наш первый демократически избранный президент, всей душой приверженный общеевропейским ценностям и правам человека, при случае не пренебрегал и саперными лопатками в качестве средства переубеждения еще не доросшей до этих ценностей публики. Точно такими же гуманистами и демократами были и его ближайшие сподвижники, вытащенные им на высшие посты государственной власти, а затем возглавившие ГКЧП. Ну и по нисходящей: практически все известные глашатаи и прорабы перестройки были детьми и внуками командиров чоновских отрядов, зарубежных спецкоров «Комсомольской правды», ТАСС и АПН или тех неизвестных широкой публике трудяг, что несли свою нелегкую службу в советских посольствах и торгпредствах, всяких там Комитетах защиты мира, организациях ЮНЕСКО, Институтах США и Канады, Комитетах по делам печати... и так далее и тому подобное. Несть числа таким конторам и конторкам (что и созданы-то, главным образом, для трудоустройства этих детей и внуков, размножающихся без сталинских отстрелов в геометрической прогрессии), уже сама принадлежность к которым свидетельствует об истинном роде занятий индивида с не меньшей достоверностью, нежели предъявленное служебное удостоверение в темно-вишневых корочках. Бесчисленное множество таких «детей юристов», окончивших МГИМО, Академию внешней тор­говли или Институт восточных языков и тому подобные вузы, ринулись в открытые Горби и его командой шлюзы и создавали «политические партии», выступали в советах всех уровней, вещали с экранов о новом мышлении и возвращении к светлым идеалам русского предпринимательства. Однако их активность вовсе не ограничивалась созданием такого идеологического прикрытия происходящей социальной трансформации. Аналогичные процессы шли и в малозаметной для рядового гражданина экономической сфере. Передача власти и финансовых рычагов управления от замшелых партийных чинуш той руководимой кураторами из КГБ новой поросли, о которой идет речь, шла полным ходом. Так что первыми легальными советскими «коммерсантами» становились не столько бывшие деляги и фарцовщики, сколько скромные завлабы, кэвээнщики, активисты «комсомольского прожектора» и тому подобные выходцы из народной гущи, давно сотрудничавшие с могущественной организацией, которая, вырвавшись из-под партийного контроля, претендовала на первое место в новой структуре государственной власти. Почему бы и не предположить, что обсуждаемый нами Пескарь так же, как и многие его соратники по комсомольской деятельности, воспользовался давними связями и, ввязавшись в опасные авантюры, был незримо опекаем людьми в погонах, которые направляли и контролировали всю его «коммерцию»? Это хорошо объяснило бы его удивительную везучесть.

Вполне возможно, что так оно и было. Но есть, однако, и существенный факт, плохо вписывающийся в доморощенную конспирологию моего знакомого. Пескарь, вне всякого сомнения, был теснейшим образом связан с одной из городских криминальных группировок, возглавляемой местным уголовным авторитетом, известным под кличкой «Тимоша». Никто не говорил о близком приятельстве этого откровенного бандита, имевшего соответствующую родословную и личную биографию, с внешне вполне респектабельным и законопослушным Пескарем, ни разу не побывавшим под судом и следствием. Вероятно, они как-то контактировали между собой, но этих отношений не афишировали. Тем не менее, тот факт, что братки из Тимошиной ОПГ облюбовали в качестве места своих постоянных встреч и дружеских застолий уже упомянутую харчевню Три пескаря – днем там мог столоваться кто угодно, но попозже вечером, туда не стоило соваться посторонним, все столики были заранее «заказаны» для своих, – неопровержимо свидетельствовал о существовании каких-то серьезных соглашений между этими высокими договаривающимися сторонами. Но еще более важным подтверждением альянса «Пескарь-Тимоша» служило то, – хорошо известное компетентным органам – обстоятельство, что почти все крупные Пескаревы сделки обеспечивались кредитами Волго-Камского инвестиционного банка, в котором Тимошины подельники были главными акционерами и распорядителями финансовых операций. Ясно, что взаимоотношения упомянутых сторон далеко выходили за рамки обычного «крышевания» и основывались на неких совместных деловых проектах. Что-то они, по-видимому, совместными усилиями «от­мывали», «отжимали» и проворачивали. Возможно ли, чтобы стоявшие за плечами Пескаря чекисты смотрели сквозь пальцы на его заведомо противозаконные махинации в сговоре с матерыми уголовниками и даже поощряли такую «коммерцию»? У меня нет уверенного ответа на такой вопрос, но мой пресловутый знакомый, выслушав мои сомнения, просто отмахнулся от таких аргументов, сказав: «Ну и что? Может, у Тимоши был тот же самый куратор, что и у Пескаря?»

Откуда я могу знать, возможно ли это или вовсе невероятно? Всё, что я слышу и вижу в последние десять лет, не дает мне ни малейшей возможности разобраться в происходящем, да и острого желания выяснить подоплеку этой жизни у меня не возникает. Как я уже говорил, что чекисты, что воры в законе, что православные иерархи, что звезды эстрады – все они настолько далеки от меня и настолько чужды – словно жители каких-то далеких африканских стран – моим обыденным понятиям, что делать о них какие бы то ни было предположения, я не решаюсь. Что в их среде возможно, а что совершенно непредставимо? Бог их ведает!

Но вот в чем я совершенно уверен – так это в том, что читатель уже потерял терпение и клянет мою всегдашнюю склонность к длинным отступлениям и разглагольствованиям на отвлеченные темы. Дескать, автор опять, забыв про свое повествование, на протяжении трех страниц предается рассуждениям и предположениям, не имеющим прямого отношения к рассказываемой истории. Не стану оправдываться – недостатки и слабости своей литературной манеры я вижу не хуже любого читателя. Но в данном случае, я считаю, нужно принять во внимание жанровую специфику сей повести. Если бы речь шла о детективе, можно было бы не заботиться слишком о правдоподобии описываемых событий и не обосновывать всеми возможными способами реалистичность восхождения Пескаря к желанному уровню богатства. Читатели детективов привыкли к различного рода отклонениям от привычного хода событий, наблюдаемого в повседневной жизни, их не удивишь чудаковатыми персонажами или экзотическими мотивами их поведения – всё это благодушно списывается на присущие жанру условности, облегчающие писателям сочинение эффектных загадок. Пусть в жизни такое и не встречается, но зато какой замечательный сюжет удалось построить автору, воспользовавшись этим малозначимым отступлением от строгого следования суровой правде жизни. Однако наша повесть построена иначе, чем стандартный детектив, и представляет собой нечто, заслуживающее, как мне кажется, названия «история из жизни». То есть повесть, сугубо реалистическая по своему сюжету, хотя и выделяющаяся на унылом фоне нашего каждодневного существования благодаря редкому стечению необычных обстоятельств. А посему мне крайне не хотелось бы, чтобы история покойного Пескаря и его безутешной супруги, воспринималась читателем как красивая сказка: был, дескать, такой премудрый Пескарь, которому попала в руки золотая рыбка, сделавшая его чуть ли не вельможей, но потом что-то пошло не так, и сам Пескарь бесславно сгинул, а жена его возвратилась в свою старую хату с разбитой стиральной машиной. И я, соответственно, стараюсь подстелить в скользких местах соломки, чтобы избежать такого впечатления от рассказываемой истории. Это после знакомства с историей Али-бабы и сорока разбойников было бы глупо задаваться вопросом: А как отреагировали окружающие на неожиданное появление богатства у бывшего бедняка, промышлявшего заготовкой дров? Не заинтересовался ли этим фактом какой-нибудь арабский криминальный авторитет и не дошли ли слухи о нем до жадных приспешников султана? Сказка выносит всю такую прозу жизни за скобки, предполагая, что и ее слушатели сделают то же самое. Но я, как автор, взявшись за «историю из жизни», лишен такой возможности и вынужден какими-то способами обосновывать описываемые события, не забывая о той реальности, в которой действуют герои. Насколько мне это удалось – судить читателю, но я приложил все старания, чтобы наилучшим образом выполнить поставленную перед собой задачу.

Теперь я могу покончить с затянувшимся отступлением от непосредственного изложения событий и рассказать о той сделке века, которая – по замыслу – должна была принести феноменальные барыши и означать очередной взлет Пескаря с вознесением его на следующую ступеньку социальной пирамиды, но на деле привела этого везучего до тех пор пройдоху к печальному финалу.