Шрифт:
— Здравствуйте, хозяева, — поклонился отец. — Хлеб да соль!
Мужики только мутно поглядели. И друг к дружке головами: негромкий разговор.
Отец потоптался — хоть назад поворачивай. Но тут из-за печки вышла старуха. Демидка даже за отца спрятался. Седая, нос крючком, на одну ногу припадает — чистая баба-яга.
Хрипло спросила:
— Чего надо?
— Переночевать бы.
— Откуда будете?
— Издалёка… — Отец прямо не ответил. И, чтобы разговор перевести на другое, добавил: — Поесть бы, хозяйка, дала.
— Ноне никто не даёт, все продают… — заворчала старуха. — Иль не знаешь?
— И мы не даром, — сказал отец.
Старуха поводила носом, словно обшарила.
— А деньги у тебя какие?
— Государевы… — ответил отец. — Какие ж ещё?
— И мы все государевы, — проскрипела старуха. — Только один — князь, а другой — грязь. Смекаешь? Покажи-ка деньги!
Отец из-за пазухи достал тряпицу. Подёргал зубами узелок:
— Гляди!
Старуха сунула нос в тряпицу и аж затряслась:
— Чтоб глаза мои тебя не видели с такими деньгами! Иди от греха подальше, не то возьму кочергу аль ухват!
Долго бушевала старуха, а Демидка всё никак не мог взять в толк: чем не угодили ей отцовы деньги?
— Ты их, бабка, поменьше в землю закапывай, глядишь, целее будут, — сказал один мужик и засмеялся.
— Рады зубы скалить на чужую беду! — вскинулась старуха. — И на тебя ухват найдётся!
— Много нас, — усмехнулся мужик, — на всех ухватов не напасёшься. А коль и разгонишь, чем жить будешь? Это ведь ещё подумать надо, кто кого больше кормит: ты ли проезжих да прохожих или они тебя.
Старуха опять запричитала, только словно бы потише.
И Демидка из старухиного крику и разговоров мужиков узнал вот что.
Раньше, когда он совсем маленький был, ходили повсюду, почитай, одни деньги из доброго и дорогого серебра. А некоторое время назад повелел царь-государь Алексей Михайлович изготовить деньги из дешёвой меди.
И оно б ничего, выходило по словам мужиков, да всякие люди стали медные деньги делать сами тайком. Учинилась великая дороговизна, потому что денег стало много, а купить на них нечего. И теперь, что ни день, медные деньги дешевле, а хлеб и прочее съестное — дороже. Многие медных денег не берут, а норовят — серебряные.
У старухи вовсе приключилось неладное.
Не без дохода, понятно, кормила да ночлег давала. И как испокон веков велось, закопала от лихого глаза деньги в землю. Серебро, что прежде так хоронили, долго лежит в земле без порчи и повреждения. Медь — иное дело. Выкопала старуха однажды свою кубышку, а в ней вместо денег — зелёная труха. Завыла старуха на всю деревню. Сбежались люди. Глядят, ахают. С той поры хоть режь: за медные деньги у неё корки хлеба не выпросишь.
Так ни с чем и ушли Демидка с отцом.
Переваливается из стороны в сторону телега на ухабах. Бредёт рядом отец. Демидка лежит на сене и думает: чудные дела — люди от денег отказываются…
В животе у Демидки будто кто беспокойный поселился: так и урчит, так и крутится. Терпения нет!
— Сворачивай! — крикнул отец.
Взялся Демидка за вожжи:
— Но-о, пошёл!
Взвизгнула телега. Кувыркнулась с боку на бок.
Зашелестела под колёсами высокая трава.
— Стой! — приказал отец. — Тут и ночуем.
Впору остановились. Смеркаться стало. Отец распряг Лешака, спутал ему ноги, чтоб далеко не ушёл. Спросил Демидку:
— Есть-то, поди, сильно хочешь?
Только тут заметил Демидка: осунулся, похудел за дорогу отец. Под глазами чёрные тени легли. Постарел даже.
— Поди, не больше тебя!
— До Москвы немного осталось. А там дядьку Михайлу сыщем. Авось не оставит родственников в беде. Посоветует что, а то и поможет. Не холоп боярский — государев стрелец…
Москва
Едва рассвело, Демидка с отцом тронулись дальше.
Демидке не терпелось. По сто раз на дню спрашивал:
— Скоро ль Москва? — и просил: — Как увидишь, тятя, скажи, ладно?
Однако первым увидел Москву сам Демидка. Вывез Лешак телегу на высокий холм, а вдали, там, где земля сходится с небом, словно кто сказочных камней-самоцветов накидал. Играют они голубыми, красными, золотыми цветами.
— Тятя, гляди! — закричал Демидка. — Что это?!
— Москва! — ответил отец.
И тут разглядел Демидка: не камни-самоцветы, а маковки церквей светятся на солнце. И сколько их — не сосчитать!