Таким образом, зло — это не некая особая сущность; но это, с одной стороны, большой класс явлений, а с другой — это принцип или свойство, определяющее развитие мира, задающее ему направление. Зло как принцип не позволяет бытию «застояться», оно постоянно отрицает застывшие формы, выявляя их неполноту и конечность, то есть их несовершенство. Да, многие из этих форм нам кажутся совершенными, но мы не видим всей картины и к тому же сами далеки от совершенства в части наших способностей к познанию [149] .

Есть еще один довольно интересный вопрос, касающийся проблемы зла, авторство которого приписывается эпикурейской философской школе. С одной стороны, исходя из самого факта существования зла, логично усомниться в том, что мир создан и управляется благим Богом. В этом заключена вся проблематика теодицеи. Но с другой стороны, если Бога не существует, то откуда в мире добро? [150] Считается, что такой вопрос впервые был поставлен Эпикуром (что несколько странно, учитывая в целом атеистическую направленность его учения). В вопросе неявно подразумевается, что добро является случайным, неестественным положением вещей. Иначе говоря, нормой как раз является зло.

В свете сказанного ранее это не кажется такой уж большой натяжкой. Всякое движение основано на отрицании, на отказе от устойчивости. Совершая шаг, мы падаем вперед. Но если нет уравновешивающего фактора, сохраняющего форму движущегося и возвращающего устойчивость, то движение исчерпает само себя и прекратится, по сути, самоуничтожится. Если зло — это отрицание, то добро — это то, что утверждает, поддерживает равновесие и устойчивость. Оно не может возникнуть само по себе в ходе движения; ведь движение в силу своей природы направлено к распаду и самоуничтожению, основной его принцип — отрицание. Значит, оно должно быть привнесено в процесс движения извне. То, что противостоит хаосу распада и выполняет организующую функцию, привнося порядок и гармонию, может быть названо разумным началом. Таким образом, теодицея получает дополнительный аргумент: Бог существует и он благ, поскольку существует добро.

На самом деле можно было задаться и другим вопросом: если Бога нет, то откуда зло? Конечно, речь не о том, что Бог его специально сотворил (напомню, что зло — это не сущность). Но почему мы его осознаем как зло, а не просто принимаем как некий природный фактор, влияющий на наше поведение? В этом есть определенная загадка, необъяснимая при механистичном понимании материи как неодушевленной субстанции. Что касается проблемы теодицеи, то она в данном случае сводится не к вопросу, почему Бог допускает существование зла, а к вопросу, почему он поддерживает видимость его существования (фактически ответ на этот вопрос уже был дан).

В целом, при ближайшем рассмотрении, Бог выступает как податель и добра, и зла. Благодаря этим двум факторам и происходит развитие мира [151] . Все, что принимает форму добра или зла, является лишь отдельными моментами в общем движении мирового целого как божественной сущности и абсолютного блага.

Нравственный категорический императив впервые был сформулирован Кантом в трактате «Основы метафизики нравственности». Пытаясь увязать субъективные мотивы поступков (максимы) и объективный закон, устанавливающий нормы поведения (императив), — то есть частный и общий принципы, определяющие, как человек поступает и как он должен поступать, — Кант пришел к следующему выводу: «…существует только один категорический императив, а именно: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» [152] . Поскольку человек во всех своих действиях представляет для себя «цель саму по себе» и этот принцип человеческих поступков является универсальным, а потому объективным, то практический закон нравственности может быть дан в такой формулировке: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» [153] .

В первую очередь обращает на себя внимание абстрактность этих принципов, их крайне формальный характер. Трудно представить человека, который руководствовался бы подобным императивом в повседневной жизни (за исключением, быть может, самого Канта). Кант стремился выразить основной моральный принцип в максимально общем виде: как объективный закон, независимый от какой бы то ни было субъективности и от любых эмпирических обстоятельств. Однако сложно соблюсти требование объективности применительно к мотивации человеческих поступков. Человек является субъектом по своей сути, он обладает свободной волей и субъективным опытом, определяющим его поведение. Навязанный «всеобщий» императив, не отвечающий внутренним субъективным установкам конкретного индивида, не может считаться истинным принципом нравственного поведения. Такой императив, чтобы быть по-настоящему действенным, должен иметь форму юридического закона или религиозной заповеди, обязательной для исполнения; но в этом случае он полностью диктуется извне, а не избирается добровольно. Таким образом, главная трудность при формулировании морального закона состоит в том, чтобы найти объективную основу, общий знаменатель различных субъективных представлений о нравственности. Кажется, что Канту справиться с этой задачей удалось не вполне.

Приведу один пример. Допустим, я убежден в том, что в этом мире выживает сильнейший. Соответственно, и к человеческому сообществу, с моей точки зрения, применим постулат, что жизни заслуживает лишь тот, кто способен ее агрессивно утверждать и отстаивать. Предположим далее, что я готов считать это всеобщим моральным законом; и даже если я сам окажусь его жертвой, то все равно сохраню уверенность в его справедливости. Однако такое понимание морали вряд ли может быть признано правильным и согласующимся с общепринятым. Так что мое «пожелание», чтобы оно стало «всеобщим законом», еще ни о чем не говорит.

Если же рассматривать вторую формулу категорического императива, то не совсем ясно, как она может быть применена к случаям самопожертвования или сложного морального выбора, подобного тому, с которым столкнулись буддийские монахи из притчи, рассказанной в предыдущей главе. Действительно, если каждый человек — это всегда цель, а не средство, если он самоценен, то как и на основании чего следует выбирать между такими одинаково важными целями в случае необходимости? Может ли этот выбор не быть субъективным?