Сергей Дмитриевич Шинкарев ничего об этом не знал — у него хватало своих забот и проблем. Внутри у него до сих пор все дрожало, как овечий хвост, после сделанного утром открытия.

— Да, — сказала ему Алла Петровна, глядя на веревку, свернувшуюся кольцами на полу возле кровати, — ты был прав: завязывать надо было потуже.

Больше она по этому поводу ничего не сказала, и Шинкарев был ей за это благодарен.

Не сговариваясь, они принялись искать улики и сразу наткнулись на нож. Пока Сергей Дмитриевич, давясь и кашляя, делился с унитазом остатками вчерашнего ужина, Алла Петровна с помощью воды и моющих средств удалила с ножа все следы крови. Все еще ощущая во рту кислый вкус блевотины, Шинкарев загнал нож под плинтус и резко потянул на себя. Лезвие сломалось с коротким щелчком, и обломки полетели в мусорное ведро.

— Ну вот, — сказал он, утирая рот, — мы уже вместе заметаем следы. Скоро вместе пойдем на дело, а, Петровна?

Голос у него дрожал.

— Ха, ха; — печально сказала Алла Петровна. — Если ты опять наследил возле дома, это может кончиться очень плохо. Какой тогда был смысл топить Забродова?

— Но ты же понимаешь…

— Я-то понимаю, — по-прежнему печально ответила она, — но вот ты… или, как ты его называешь, твой двойник… в общем, по ночам ты ведешь себя, как полный идиот.

— Не я, — убитым голосом уточнил Шинкарев. — Он ведет меня. Ерунда твои отвары, я так и думал, что не поможет…

— Ничего не ерунда. Ты что же, хотел, чтобы с первого раза подействовало? Две недели! Надо что-то придумать на эти две недели, чтобы ты не мог выбраться из постели.

Некоторое время она думала, сосредоточенно морща красивый лоб, а потом хлопнула по столу ладонью.

— Придумала. Мы тебе наложим гипс. Сплошной, чтобы руки были прижаты к телу.

— О, господи, — сказал Сергей Дмитриевич.

— Можем не накладывать. — Она пожала плечами и отвернулась. Прикончишь меня — невелика потеря.

Новую дуру найдешь… если успеешь.

— Прости. Конечно, мы наложим гипс. А я не смогу его сломать?

— Это как наложить… Не волнуйся, в училище я это делала лучше всех. Будешь в саркофаге, как Четвертый реактор.

— Черт, спать же, наверное, неудобно.

— Людей резать, конечно, удобнее.

Когда Аллу Петровну доводили до крайности, она умела быть жесткой, как стальной прут, и Шинкарев понял, что такой момент настал.

— Прости, — повторил он. — Просто ты почти убедила меня в том, что все в порядке, вот я и расслабился. Капризничать начал, как маленький… Поверь, мне стыдно.

Алла Петровна прижала его голову к груди.

— Расслабляться нельзя, Сережа, — сказала она. — Мне тоже все это кажется сном, но ведь это, к сожалению, правда… Расслабляться нельзя.

Сергей Дмитриевич часто закивал прижатой к ее груди головой, борясь с опять подступившими слезами.

Он понимал, что расслабляться нельзя, но никогда прежде не оказывался в такой ситуации, когда ослабление самоконтроля было смерти подобно. В отличие от Аллы Петровны, он не обладал внутренним стержнем из закаленной стали, и был далеко не уверен, что сможет справиться с кошмаром даже при ее поддержке.

О том, чтобы выступить против всего света в одиночку, он даже не помышлял.

Когда жена ушла, он еще немного побродил по квартире, не зная, чем себя занять, и в конце концов прилег на диван. Он действительно чувствовал себя не вполне здоровым — не то простыл, гуляя по ночным улицам, не то просто устал до потери сознания. «Конечно, — подумал он. — Организм, конечно, имеет резервы, но ведь и они не безграничны. Нельзя днем ходить на работу, а ночью убивать людей, не испытывая при этом усталости. Нельзя…»

Сон навалился на него, как вонючая конская попона.

Это не был каменный сон без сновидений, к которому он привык в последнее время. Ему снился бесконечный, очень динамичный, подвижный, как ртуть, кошмар, в котором он был каким-то гигантским кровососущим слизняком, скрывавшимся в подземном лабиринте от охотников — жутких бледных тварей, похожих на человекообразных пауков. Это было жутко до обморока, он метался и стонал во сне и действительно периодически проваливался в спасительную темноту, но неизменно всплывал снова, и тогда оказывалось, что за время его беспамятства бледные охотники успели подобраться еще ближе. Наконец, совершенно выдохшийся, он забился в какую-то узкую вонючую щель, ввинтился в нее своей мягкой, едва обозначенной на слизистом теле головой и закрыл глаза, чтобы не видеть, как приближается похожая на гигантского паука погибель. Паук издал победный вопль, длившийся, казалось, целую вечность.

Он звучал и звучал, прерывистый и пронзительный, и этот вибрирующий звук вспорол, наконец, зловонную ткань сна, и, обмирая от облегчения, Шинкарев понял, что это звонит телефон.

Он вскочил, не чувствуя под собой ног, и, шатаясь спросонья, бросился в прихожую, где стоял аппарат. Он протянул к телефону руку, но тут же отдернул ее: ему показалось, что на телефонной полочке расселся громадный бледный паук. Шинкарев яростно тряхнул головой, паук превратился в телефонный аппарат цвета слоновой кости, и Сергей Дмитриевич снял трубку.