В XII в. рассматриваемый регион впервые подвергается вражескому вторжению извне. Под 1149 г. летопись фиксирует поход в Водскую землю крупного отряда еми, наголову разбитого новгородцами [288] . Ответной реакцией Новгорода на опасность с севера явилось возведение во второй половине этого столетия дерево-земляных крепостей на окраине глинта, которые прикрывали путь из финского залива по впадающим в залив рекам. Такие острожки были наследованы автором у деревни Кайболово на реке Суме и у деревни Воронино на реке Воронке [289] . Их появление окончательно закрепило политическое господство Новгорода на северо-западном порубежье.

Судя по материалам погребений, сельское население края в XI–XII вв. и частично в XIII в. стойко придерживалось языческих традиций [290] . Еще в XII в. спорадически практиковался обряд сожжения умерших. Постоянно фиксируются и элементы «огненного» очистительного ритуала. Так, площадка в основании курганной насыпи предварительно обжигалась ритуальным костром, умершего же клали поверх мощного слоя угля и золы. Нередко наблюдались и более сложные обрядовые действия. По краю погребальной площадки, в центре которой помещался умерший, вырывалась круговая канавка. Ее заполняли легким горючим материалом (ветками, соломой) и затем поджигали. Огненно-дымовая завеса скрывала от участников похорон мертвеца, одновременно ограждая его от живого мира. Такая имитация сожжения покойника известна в различных древнерусских областях; очевидно, именно к ней применялся термин «дымы», упоминаемый в житийном рассказе о Константине Муромском (XI в.) при описании языческих «действ».

Важной составной частью похоронного ритуала являлся поминальный пир (страва), о чем свидетельствуют постоянно встречающиеся под дерном насыпей черепки битой посуды и кости животных. В XI — первой половине XIII в. древнерусских крестьян хоронили в основании насыпи. Наблюдается различная ориентировка умерших (положения головой на север, восток, запад). Положение рук — самое разнообразное; руки, скрещенные на груди, для этого периода не были зафиксированы ни в одном случае. В ногах обычно ставили горшок с пищей. Рядом с умершими женщинами клали серп, мужчин погребали с косой-горбушей или с топором, иногда — с острогой, копьем, боевой секирой, набором стрел. К поясу прикреплялись нож в чехле и футляр, содержащий кресало и кремень для высекания огня. Таким образом, по представлениям современников, умерший в потустороннем мире нуждался в вещах, которыми пользовался в повседневном быту.

К рассматриваемому времени относится наивысший расцвет языческой культовой пластики. В женских погребениях часто встречаются бронзовые амулеты в виде миниатюрных воспроизведений предметов быта, являвшиеся, по образному выражению Б.А. Рыбакова, «языческими письменами», запечатлевшими архаический круг семейных верований [291] . Поистине массовое распространение имели зооморфные подвески в виде коня и птицы; такие амулеты носились женщинами и, по древним представлениям, обеспечивали плодовитость [292] . Последнее же при крайне высокой детской смертности являлось важнейшим фактором выживания и продления рода средневековых коллективов.

В еще более яркой форме языческие традиции отражены в обряде летописной «чудцы». Это население в первых веках II тысячелетия н. э. продолжало практиковать сожжение умерших, прах которых вместе с углями погребального костра рассеивался на поверхности земли.

Переломный момент в развитии древнерусской курганной обрядности приходится на вторую четверть — середину XIII в. В этом убеждают материалы раскопок серии могильников, осуществленных в окрестностях центра Водской земли Копорья. Именно в середине столетия неожиданно прекращается функционирование крупного курганного кладбища у деревни Бегуницы. Остальные могильники, расположенные в радиусе 7–12 км от указанного памятника, использовались и позднее, однако их обряд претерпевает существенные изменения. Умерших перестают погребать на поверхности курганной площадки, а помещают в могильные ямы, вырытые в ее центре. Могилы первоначально выкапывались на глубину всего лишь 5–15 см, т. е. имели еще сугубо символический характер. Но данный факт приобретает особое значение в связи с тем, что само появление «символических» подкурганных ям прямым образом кореллируется с исчезновением обычая помещать с умершим орудия труда, оружие, бытовой инвентарь и посуду. Уже не прослеживаются пережитки «огненного» ритуала, а весьма неустойчивая в прошлом ориентировка постепенно заменяется однообразным положением головой к западу. Налицо ослабление языческих черт обряда при заметном усилении христианских традиций.

Еще более разительная картина обрядовых изменений фиксируется в это время в ареале «чудцы». Примерно в середине XIII в. средневековая водь, ранее рассыпавшая кремированные останки умерших на поверхности земли, переходит к захоронению несожженных трупов в могильных ямах. Ранние могилы отличались незначительной глубиной и лишь слегка присыпались грунтом. Столь резкая ломка традиционного обряда не может объясняться внутренними причинами. Она явно связана с каким-то сильным внешним воздействием, в целом одноактного порядка. Одновременность этих явлений в Водской земле и «чудском» регионе также не может быть случайной.

Понять причины происшедших качественных изменений помогают данные письменных источников. По более поздним сведениям писцовых книг рубежа XV–XVI вв., исследованные курганные кладбища принадлежали деревням одного административного подразделения Водской пятины — Ильинского Замошского погоста. Известно, что в центральных селениях погостов располагались церкви и христианские кладбища прихода. А именно деревня Бегуницы («Богуничи»), рядом с которой в середине XIII в. внезапно перестали сооружать языческие курганы, и являлась таким центром. Это позволяет установить время появления здесь христианской церкви и определить, таким образом, начало активного внедрения государственной религии в сельскую среду — наиболее ощутимого в местах пребывания духовенства и ослабленного в других пунктах.

Распространение православия диктовалось осложнившейся военно-политической ситуацией на Северо-Западе Новгородской земли. В 1240 г. ливонские рыцари перешли реку Нарову и попытались укрепиться в старом новгородском погосте — «в Копорьи» [293] . Однако в 1241 г. князь Александр Ярославич, организовав ополчение из новгородцев, ладожан, корел и ижоры, отбил у немцев Копорье, а в следующем году разгромил полчища крестоносцев на льду Чудского озера. Для нашей темы особый интерес представляет летописное упоминание о том, что после взятия Копорья Александр «Вожан и Чудцю переветники извеша» [294] . Очевидно, определенная часть разноязычного населения Водской земли и «чудского» региона в период начавшихся военных столкновений занимала довольно неустойчивую позицию по отношению к Новгороду. С таким положением русские власти не могли более мириться.