Шрифт:
Надо мной продолжает двигаться одна из самых красивых женщин Японии. Продолжает высасывать из меня силы. И делает это очень умело. Забирает у меня жизнь.
Весьма необычным способом, как сказала Шакко.
«Хинин Изаму Такаги был убит весьма необычным способом» — так напишут на табличке возле урны с моим прахом?
— Ах, как бы двигалась на тебе Кацуми. Но, видно не судьба… — шепчет Амайя. — Не судьба. На тебе уже никто не будет прыгать. Никто и никогда… Я заберу всё, что у тебя есть…
Кацуми!
Кацуми, которая была на похоронах Хидики. И он потерял жизнь с этой женщиной. Потерял всё. А я? Неужели я тоже потеряю? Неужели все мои силы уйдут и я…
Нет!
Я буду бороться до конца!
Пусть я сдохну, но сделаю это в борьбе, а не жалкой безвольной медузой с торчащим членом!
Внутри меня вспыхнул огонь. Это был не просто словесный оборот — на самом деле я почувствовал, как по венам разливается жидкое пламя. Как будто мне заменили кровь на жидкость для розжига и подожгли её.
И это пламя выжигает участки яда. Просто уничтожает их, оставляя за собой ровное место. Как будто и не было той дряни, что блокировала движения.
Неужели подарок, который возник после смерти Камавуры Тэкеши? Тот самый огонь, возникающий, когда я злюсь.
— Ну что, разве не этого ты хотел, молодой хинин? Разве не за этим ты пришел? — говорит Амайя, продолжая двигать тазом. — Ах… А ты хорош… Какой большой и крепкий…
Я скашиваю глаза на палец на ноге. Тот самый палец, который первым дернулся, когда я избавлялся от яда. И он…
Он вспыхнул! Как будто его облили бензином, а потом поднесли спичку. Но боли не было!
— Теперь ты мой раб, но побудешь им ещё немного. Мой раб, хинин… — шептала Амайя, продолжая двигаться.
— Я бы мог с тобою быть, я бы мог про все забыть, — срывается с моих губ шепот.
— Что? Ты можешь шептать? Забавно… Мне стихи во время секса ещё никто не читал. Давай же, это будет интересно, — улыбается Амайя.
Она улыбается, но в её глазах мелькает озабоченность. Она явно не ожидала, что я смогу двигать губами. Да ещё забабахать песню Кипелова…
— Я бы мог тебя любить, но это лишь игра. В шуме ветра за спиной я забуду голос твой,И о той любви земной, что нас сжигала в прах, и я сходил с ума...
Я продолжаю напевать, позволяя огню выжигать всё новые и новые участки яда. Моё тело воет от боли, но все чувства я прячу глубоко внутри. Сейчас надо лишь доделать дело до конца.
— А красиво, так бы и слушала, но вот надо довести дело до конца, — хмыкает Амайя. — Продолжай, раб, немного осталось.
— В моей душе нет больше места для тебя! — уже громче пою я, а после обхватываю женские бедра руками и позволяю члену вспыхнуть тем самым яростным огнем, который бушует внутри меня. — Я свободе-е-ен!
— А-а-а! — вырывается из женской глотки вопль. — Больно! Как же больно!
— Я свободен, словно птица в небесах! Я свободен, я забыл, что значит страх! — ору я, не давая сорваться Амайе.
Долблю её яростно. В ванной комнате отвратительно завоняло подгоревшим мясом. Она пытается вырваться. Пытается расцарапать руки и грудь, но тут же на место порезов кидается огонь, не давая яду распространяться по телу.
— Я свободен с диким ветром наравне! Я свободен наяву, а не во сне! Я свободе-е-ен!
Теперь уже дзёнин деревни разящих капель не высасывает из меня жизнь. Из тела, покрытого огнем, трудно высосать что-либо, кроме огня. А я наполняю её своим пламенем. Я живу. Я жгу. Я сгораю и сжигаю всё вокруг.
Крики снаружи раздаются всё громче. Людей пугает запах дыма, идущий из щели под дверьми. Людей пугают женские крики. Пусть. Главное, что это не пугает меня.
Она хотела убить меня. Что же, тот, кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет…
— Я свободе-е-ен!
— А-а-а!
— Я свободе-е-ен!
Вокруг нас горит помещение. Каким-то образом мой огонь перекидывается на предметы. Горит ванная комната. Взрывается от нестерпимого жара кафель. Закипает вода в ванной.
Дышать нечем. Да и не нужно дышать. Нужно лишь двигаться. Не отпускать и двигаться.
Двигаться!
— Я свободе-е-ен!
Разрушенная ванная комната вскоре напоминает отделение ада, в котором дергаются на полу две фигуры. Вокруг огонь. Разгром. Ужас и безжалостное уничтожение.
Я не останавливаюсь до тех пор, пока женские крики не смолкают. Кто-то взламывает дверь. Крики раздаются снаружи. Что же, пришла пора уходить.