Четвёртый нападающий появился не с винтовкой наперевес. Похоже, уже осознал, что княжич лишился щита, и решил вооружиться парой револьверов. Вот только ищет его не возле горящего авто, подспудно полагая, что тому у самого пламени делать нечего. Ошибочка. Григорий на этот раз прицелился более тщательно и, только будучи уверенным, что не промажет, выстрелил.

Вот и ладно. Княжич удовлетворённо хмыкнул и отошёл в сторону от огня. Впрочем, приподнятое настроение оттого, что вышел победителем в смертельной схватке, тут же сошло на нет. Только сейчас пришло полное осознание того, что он потерял всю семью. Отец, мать, старший брат, его жена, их трёхлетний сын и годовалая дочь.

Хорошо хоть, обе сестры успели выйти замуж и теперь являются членами других родов, а значит, не представляют угрозы для затеявших истребление старшей ветви рода Демидовых. Но ведь от этого они не перестают быть его сёстрами. И любит он их ничуть не меньше.

Выстрела он не услышал. Голова вдруг взорвалась нестерпимой болью, и он рухнул на траву как подкошенный, даже не сумев осознать, что, собственно говоря, произошло. Его убийца взглянул на небо, где появился легкомашинный самолёт. Все. Пора уходить. По поводу обнаружения тел своих подельников он не переживал. Связать их с ним не получится. Обычные наёмники, подряженные для выполнения одного дела. Так что пусть валяются. Оно даже и к лучшему. Этот след уведёт от нанимателя и в результате заведёт в тупик…

Григорий открыл глаза. Но поначалу ничего не видел из-за мутной пелены. Постепенно она истончилась, а по щекам пробежали дорожки слез. Что это? Голоса? Сергей Юрьевич? Однозначно начальник стражи. А ещё их родовой целитель. Но почему никто не спешит оказывать ему помощь? Никифору Авдеевичу даже не нужно прибегать к своему таланту оперирования Силой. Достаточно использовать амулет.

– Он жив, – произнёс Ковалёв, причём явно недовольным тоном.

– Это ненадолго, – авторитетно заявил целитель Брилёв.

– Ты уверен, Никифор Авдеевич?

– Вне всяких сомнений.

– А может…

– Не стоит. При проведении расследования ты сможешь со всей прямотой заявить, что княжич умер от полученной раны.

– А ты?

– За меня не переживай. Обмануть «Лжекамень» несложно. Это только считается, что подобное невозможно. В действительности же всё зависит от правильности подхода.

– И как ты его обманешь?

– Да просто. Буду честен.

– Ну вот спросят тебя, мог ли ты спасти жизнь княжича, прибыв на место нападения, – не унимался главный стражник.

– И я отвечу, что нет, – с лёгкостью произнёс целитель.

– Это ложь, о чем тут же сообщит амулет.

– Отнюдь. Я скажу правду, Сергей Юрьевич. Как ты полагаешь, если я сейчас подниму его с помощью «Лекаря», Григорий Фёдорович останется в живых? – поинтересовался Брилёв.

– Не для того всё затевалось, – покачав головой, ответил Ковалёв.

– То есть по факту я его спасти не могу, – разведя руками, произнёс целитель.

– Ох и лиса же ты, Никифор Авдеевич. – Стражник погрозил целителю пальцем.

С-сволочи! Предатели! Твари! Он до них ещё доберётся! У него в «бульдоге» осталось два патрона! Нужно только поднести перстень на левой руке к подбородку. Вот только сил на то, чтобы выполнить такое простое движение, у него уже не было. Княжич явственно ощущал, как жизнь покидает его тело. Спасение было на среднем пальце левой руки. Но в то же время оставалось недосягаемым. Наконец его в очередной раз накрыла тьма. И теперь уже окончательно.

– Что и требовалось доказать, – склонившись над мёртвым телом в попытке нащупать живчик, произнёс Брилёв.

– Антонов, сфотографируй тело. И забирайте его.

– Амулеты снять, ваше благородие?

– Не нужно. И револьвер сунь ему в кобуру. Давай поторапливайся. Жандармы наверняка уже в усадьбе.

– Так, может, обождать их здесь, – предположил Антонов.

– И так обойдётся. Некогда тут торчать. Не хватало только, чтобы всё пошло наперекосяк из-за недогляда.

– Есть, ваше благородие.

Наконец-то! Господи, как же я задолбался в этом беспросветном мраке безвременья! О чем это я? А вот представьте, что вы лежите не то что не в состоянии пошевелиться, а не ощущая тела. Вообще. Потому что его нет. Но есть твоё сознание и чувство времени. Можешь думать о чём угодно, представлять всё, что пожелаешь, но увидеть это в красках ты не сумеешь. И провалиться в сон тебе тоже не дано. Есть только тьма, ты и явственное ощущение времени.

Восемнадцать тысяч двести семьдесят семь дней, пятнадцать часов, двенадцать минут и тридцать три секунды. Пятьдесят с небольшим лет, мать их! И никакой возможности сойти с ума. Потому что это единое информационное поле Земли, ЕИПЗ. Слышали о таком? А моё сознание всего лишь матрица.

К слову, я без понятия, сколько таких вот матриц. Может, миллионы, а может, на мне, шестом по счёту подопытном кролике, всё и закончилось. С этим вопросом к умнику Щербакову, который сумел заинтересовать своими опытами правительство и собирал кандидатов по всей России. Хотя и он, пожалуй, ни черта не знает.