– Не понимаю.

– Когда еще мне доверят реставрацию музейной экспозиции? Не церкви, не картинок и икон у жуковатых коллекционеров, а экспозиции. Причем художника открытого, найденного. Вы понимаете, о чем я говорю? На Лимареве я сделал бы имя. Да и не только имя. Главное, что я сам увлекаюсь эмалью. – Славский махнул рукой. – Кстати, передайте вашему шефу, что я хотел нарисовать ночь, машину и женщину. Он спросил почему. Тогда я не вспомнил. Сигареты.

– Какие сигареты?

– More, американские дамские сигареты, длинные темно-коричневые сигареты, я видел окурки.

– Их может курить мужчина.

– Может. Но у меня возникли ассоциации именно с женщиной.

Славский пошел к выходу, а Калугин остался сидеть за столом. Потом он встал, подошел к стойке и заказал большую чашку кофе и мясной салат.

Телефон Фомина был наглухо занят. После получаса бесполезных попыток Вадим сказал Симакову:

– Позвони дежурному, пусть остановит этот поток красноречия.

– А может, у Фомина роман?

Вадим усмехнулся. Он представил подполковника с цветами в руках, ожидающего даму у памятника Пушкину.

– Не думаю. Видимо, у него телефонный роман с прачечными.

Он взял заварной чайник, налил себе в стакан коричневой, почти черной, настоявшейся жидкости.

– Какая же гадость этот портвейн.

– На любителя. – Симаков положил руку на телефон. – А может, я с вами поеду, Вадим Николаевич?

– Нет. У тебя и так дел хватает. Устанавливай машину.

– Я уже взял сводку по всем угонам и краже колес.

– Думаешь, угнанная?

– А кто на своей поедет на такое дело?

– Колеса – это теплее. На краденой на дело…

– А почему? Взяли ночью. Номер переставили, отъехали в переулок, перегрузили и бросили угнанную машину.

– Гадать мы можем до бесконечности. Поэтому, Симаков, работай. Я поехал в бар на Пушкинскую, а ты туда вызови Фомина.

У Никитских Ворот на ветровое стекло машины упала первая капля дождя. У здания МХАТа дождь уже набирал силу, а когда подъехали к Советской площади, на улицах стояла сплошная стена воды.

Автомобили, словно катера, неслись по улице Горького, поднимая колесами столбы воды.

Шофер развернулся у телеграфа, свернул в Столешников переулок и остановился у арки.

Вадим увидел Фомина и Стрельцова, куривших в глубине. Он вылез. И сразу же двое молодых ребят бросились к машине.

– Шеф! – заорали они. – Добрось до Кировской. Трешник.

Вадим увидел стройную девушку, прячущуюся от дождя, и понял истоки их щедрости.

Фомин, бросив сигарету, подошел к нему.

– Установили?

– Почти. Он должен здесь пить с Тарасом или Батоном. Так в миру именуют его дружков.

– Пойдемте, – сказал Стрельцов, – здесь служебный ход есть.

Вадим толкнул обитую железом дверь, и она поддалась. В лицо ударил запах застоявшегося пива. Они спустились по скользким ступенькам и оказались в узеньком коридоре.

– Куда?! Ишь алкашня… – Навстречу им вылетел человек в грязно-белой куртке, из-под которой выглядывал воротник несвежей рубашки. – Повадились. Ну, валите отсюда, а то в милицию позвоню.

– Не надо, – сказал Вадим.

– Че-го? – переспросил человек.

– Пить на работе не надо.

– А ты мне подносил? Сейчас устрою в отделение.

– Мы из милиции. – Орлов достал удостоверение.

Человек икнул, шагнул назад, лицо его расплылось в подобие улыбки.

– Сейчас пивка организую свежего.

– Не надо. – Вадим отстранил его, и они прошли в зал.

Табачный дым, похожий на облако, медленно полз над островами столов. Дымили все, несмотря на устрашающую надпись «У нас не курят».

Звон кружек, обрывки разговоров, чьи-то выкрики сливались в однообразный непрекращающийся шум.

– Где ж его искать-то? – спросил Стрельцов, вопросительно глядя на Вадима.

– Сейчас. – Орлов обернулся, тот самый официант стоял за его спиной. – Можно вас?

Официант бочком, стараясь не задеть инспекторов, приблизился к Вадиму.

– Креветочки есть крупные, – доверительно сообщил он и даже зажмурился от удовольствия.

– Это потом. Вы здесь давно работаете?

– Лет десять. Я летать не люблю. У меня грамота.

– Прекрасно. Я хотел бы кое о чем спросить вас.