Позже, когда все это добро приедет в отдел, мы успеем с ним тщательно ознакомиться, однако общее представление я хотел получить уже сейчас. Мы сели на кровать – Ричи на секунду замялся, словно боясь ее испачкать или испачкаться сам, – и разложили вокруг себя бумажки.

Сверху лежало самое важное: четыре свидетельства о рождении, четыре паспорта, свидетельство о браке. У Спейнов была страховка – действующая, – по которой в случае смерти одного из супругов погашалась ипотека. Еще один полис – двести штук на Патрика и сто на Дженни, – но срок его действия истек летом. По завещанию они оставляли все друг другу; если бы умерли оба, всё, включая опеку над детьми, досталось бы Фионе. На свете полно людей, которые весьма обрадовались бы нескольким сотням тысяч и новому дому, особенно если бы к этой благодати не прилагалась пара детей.

А затем мы перешли к финансовым документам, и Фиона Рафферти упала в списке подозреваемых так низко, что почти скрылась из виду. У Спейнов все было просто – один совместный счет для всех доходов и расходов, что для нас было очень кстати. Как мы и предполагали, они сидели на мели. Бывшие работодатели Патрика отстегнули ему немаленькую компенсацию при сокращении, но с тех пор единственными поступлениями были пособие по безработице и выплаты на детей. А траты не прекращались. В феврале, марте, апреле деньги утекали со счета с той же скоростью, что и раньше. В мае Спейны начали урезать расходы. К августу вся семья уже тратила меньше, чем я один.

Слишком поздно. Ипотека была уже на три месяца просрочена, и Спейны получили два письма от кредиторов – каких-то ковбоев под названием “Пора домой”, – причем второе было гораздо менее любезным, чем первое. В июне они оба перешли на другой мобильный тарифный план – без абонентской платы – и практически перестали кому-то звонить. Телефонные счета за четыре месяца соединены скрепкой – их общей суммы девочке-подростку едва хватило бы на неделю разговоров. В конце июля внедорожник вернулся туда, откуда приехал; они уже месяц не платили за “вольво”, четыре месяца – по кредиткам и вдобавок задолжали полтинник за электричество. Согласно последней банковской выписке, на их счете было триста четырнадцать евро пятьдесят семь центов. Если Спейны и проворачивали мутные делишки, то либо катастрофически бездарно, либо просто блестяще.

Впрочем, даже перейдя в режим экономии, они не отказались от интернета – надо как можно скорее передать их ноутбук в отдел по борьбе с компьютерной преступностью. Может, в реальной жизни Спейны и оказались в изоляции, но к их услугам был целый интернет, а в киберпространстве некоторые рассказывают такое, в чем не признались бы и лучшим друзьям.

Можно сказать, что в каком-то смысле они разорились еще до того, как Патрик потерял работу. Да, он прилично зарабатывал, однако парочка постоянно умудрялась превышать шеститысячный лимит по кредитке, спуская трехзначные суммы в магазинах Brown Thomas и Debenhams [6] и на нескольких сайтах со смутно знакомыми девчачьими названиями, – а ведь на них висели еще два кредита за машины и ипотека. Только наивные люди полагают, будто банкротами становятся те, чья зарплата не покрывает долги. Любой экономист скажет вам, что банкротство – это состояние души. Кризис кредитования наступил не потому, что однажды утром люди обеднели, а потому что испугались.

В январе, когда Дженни потратила двести семьдесят евро на каком-то сайте под названием Shoe 2 You, у Спейнов все было в ажуре. В июле, когда она не стала менять замки после того, как в дом кто-то проник, у них за душой не было ни цента.

Некоторые люди стойко принимают удар судьбы, мыслят позитивно и изображают благополучие, пока впереди не замаячит просвет, а некоторые ломаются и падают. Безденежье доводит людей до того, о чем они не могли и помыслить, толкает законопослушного гражданина к туманному, осыпающемуся краю, за которым десятки видов преступлений. Оно превращает безобидных, миролюбивых людей в обезумевшие от ужаса клубки из зубов и когтей. Я почти ощущал сырую, словно у гниющих водорослей, вонь страха, доносившуюся из темной глубины шкафа, в котором Спейны держали под замком своих чудовищ.

– Похоже, раскапывать подноготную сестры не потребуется, – сказал я.

Ричи еще раз пролистал банковские выписки и остановился на безнадежной последней странице.

– Иисусе… – покачал он головой.

– Честный парень, жена и дети, хорошая работа, дом – все, как он мечтал. И вдруг на тебе – мир рушится. С работы уволили, машину забрали, дом скоро заберут – а может, и Дженни подумывает забрать детей и уйти, раз он семью не обеспечивает. Это могло довести его до крайности.

– И все это меньше чем за год, – сказал Ричи и положил выписки на кровать рядом с письмами кредиторов, держа их двумя пальцами, словно они радиоактивные. – Да, такое вполне могло случиться.

– Пока у нас слишком много “если”, и вот еще: если ребята Ларри не найдут доказательств того, что убийца – не кто-то из своих, если оружие обнаружится неподалеку и если Дженни Спейн не очнется и не выдаст нам чрезвычайно убедительную историю, злодеем в которой окажется не ее муж… Тогда мы сможем закрыть это дело гораздо раньше, чем предполагали.

В этот момент у меня зазвонил телефон.

– Ну вот, – сказал я, выуживая его из кармана. – Сколько ставишь на то, что один из летунов нашел где-то поблизости оружие?

Звонил Ковбой Мальборо, и от волнения его голос ломался, как у подростка.

– Сэр… – сказал он. – Сэр, вы должны это увидеть.

Он был на тропинке Оушен-Вью – этот двойной ряд домов между проездом Оушен-Вью и морем едва ли можно было назвать улицей. Когда мы проходили мимо, другие летуны, словно любопытные животные, высовывали головы из проемов в стенах. Ковбой Мальборо помахал нам из окна второго этажа.

У серого блочного дома, оплетенного зелеными сетями ползучих растений, были только стены и крыша. Палисадник зарос высокой, по грудь, сорной травой и утесником, заполонившими подъездную дорожку и пустой дверной проем. Нам пришлось карабкаться по трухлявым строительным лесам, стряхивая с ног стебли, и лезть в брешь окна.