На других экранах тоже была хроника самых разных лет. Не всё было понятно. Четверо бодрствующих бродили по этому молчаливому кинозалу, где каждый спящий зритель сидел перед повторяющимся фильмом, и пытались понять хоть что-нибудь. Чугунок, нервно вздрагивающий кончиком хвоста, посматривал по сторонам, но никуда не убегал.

Сидящие в креслах дышали, Евгения поднесла зеркальце к губам и носу каждого; стекло запотевало не сразу. Рискнула приложить пальцы, и почувствовала редкий, но устойчивый пульс, на ощупь тела были теплы живым человеческим теплом. И ещё поражало, что не было никаких запахов. Кроме своих собственных: запах собственной кожи, предметов, всего прочего ощущался сильно и пронзительно.

— Четыре места — это для нас. — Антон обошёл, вместе с остальными, тихий круглый «кинозал». — Зачем? Что мы могли там увидеть? Почему возвращаемся?

— Может, мы делаем не то, что ожидается? — Катерина стискивала зубы, чтобы не испугаться. Никаких пояснений; если бы от них чего-то хотели, почему не сказать явно? Зачем вся эта пытка повторением событий вновь и вновь?

— И что ожидается? — Антон окинул всё взглядом. — Как только мы выходим отсюда, из дома начинает переть всякая нечисть. У тебя вон записано, и эти деревянные люди, мать их, и зомби, и крабы какие-то, и всякая пакость. И каждый раз нас гонят к дубу, и есть только один способ всё остановить.

— Почему один? — Евгения посмотрела ему в глаза. — Есть кое-что, что мы не пытались делать.

— Да всё мы пытались, Женя. — Катерина схватила её за рукав. — У тебя записано. У меня записано. И каждый раз объясняем этому Колосову, и каждый раз собираемся дома. Всё пробовали. Не собираться. Удрать от Колосова. Наговорить ему всякого бреда. Всё равно здесь оказываемся!

— Нет, есть ещё кое-что. Идёмте, на месте покажу. Берём с собой воду. И ту, и другую.

Когда они вылезли из подполья, у спуска в него стояло четыре ведра. Два с мёртвой водой, и два — с живой.

Глава 13. <a href="#">в оглавление</a>

Они бежали, уже всё было отработано и привычно, за ними сейчас шли люди или зомби — существа, очень похожие на людей, только зеленоватого оттенка. Когда они раскрывали рты, чтобы издать устрашающее, отвратительное шипение и вой, кровь текла по их губам и капала, пятная обрывки одежды и землю под ногами.

— Осталось всего ничего! — предупредила Катерина. — На дуб не хватит!

— Мы не будем сжигать его. — Евгения забрала у Сергея ведро с живой водой. — Не в этот раз.

Она плеснула на могучие, круто уходящие вглубь холма корни. Земля вздрогнула, стон пронёсся над ней. Дуб словно расправил плечи, крона его посветлела, раздалась. Новые ярко-зелёные листья появлялись на ветвях, осыпалась старая, бурая кора, под ней обнаруживалась другая, не молодая и яркая, но вполне живая на вид. Евгения забрала и второе ведро, и, пока остальные приходили в себя, выплеснула и его на остальные корни.

— Помните, что мы увидели? Тот самый дуб, как в сказке! Ну вспомните же, мы все его увидели! И только потом мы видели мёртвый, высохший дуб! Смотрите!

Они оглянулись. Чудища замерли, глядя на людей. Просто стояли шагах в пятидесяти от холма. Если что, оставалась ещё возможность прорваться, даже и без мёртвой воды.

— Вспоминайте! — крикнула Евгения. — Закройте глаза и вспоминайте. Хоть что-нибудь хорошее. Мы же всё время всякую пакость вспоминали потом, неужели не помните? Давайте хоть раз подумаем о чём-нибудь приятном! Катя, читай!

— Они снова пошли, — отметил Сергей. — Некоторые к нам, некоторые куда попало.

— Читай, Катя! Читай вслух! Ты ведь любила эту сказку в детстве — читай!

— У лукоморья дуб зелёный, — начала Катерина, изо всех сил стараясь не оглядываться. — Златая цепь на дубе том...

Порыв ветра толкнул их, ударил в лицо свежий воздух, полный запахов грозы, лугов и леса. Ничего застойного, никакой плесени или тлена.

— Читай, — шепнула Евгения и схватила её за руку. Антон взялся за руку Евгении, вторую протянул Сергею. А Катерина читала, и читала, и читала...

Тишина наступила внезапно, посреди строфы. Не мёртвая тишина, тишина склепа, нет: наступило спокойное, исполненное одних лишь природных звуков безмолвие, в котором не было места человеческой речи. Они открыли глаза. Дуб возвышался над ними — величественный, обмотанный сияющими золотыми цепями. Ни единого мёртвого сучка, ни одной сухой ветви; местами в его кроне виднелись цветы, а кое-где можно было заметить и жёлуди. Сами потом не понимали, как удалось всё так увидеть и запомнить — это было яркое, мгновенное видение, моментальная фотография, навсегда запечатлевшаяся в памяти.