– Знаешь, когда я была маленькой и жила в Фолкстоне, дядюшка Реймонд каждое Рождество водил нас в театр, – блаженно улыбнулась Флоренс и рассеянно потрепала База по макушке. – Семейная традиция, ничего не попишешь. Но как мы ждали этого дня. Просто изнывали от нетерпения. Я с ума сходила от «Питера Пэна». Мне жутко повезло, я видела в роли Питера саму Джин Форбс-Робинсон! «Если верите в фей, хлопните в ладоши!» И мы хлопали, не жалея сил, и Динь-Динь оживала. Ах, это было чудесно.

Мэри-Элис разлила чай по кружкам и протянула матери блюдце с куском пирога. Баз приподнял голову и заинтересованно принюхался. Флоренс поставила блюдце на журнальный столик.

– Жаль, я не помню, как праздновали Рождество в Англии, – вздохнула Мэри-Элис. – Огонь в камине, мороз. Снег и сани Санта-Клауса. Красота…

– Да, Рождество в жару – это не то. Рождество должно хрустеть, обдавать холодом и сверкать, как рождественская открытка. Сколько тебе было, когда мы сюда переехали? Четыре года?

– Три, – поправила Мэри-Элис и пожала плечами. – Ну да ладно. Чего не помнишь, о том не сожалеешь. В австралийском Рождестве тоже есть своя прелесть.

Флоренс отодвинула блюдце с угощением подальше от База и уронила в чашку с чаем кусочек сахара.

– На Рождество мы уезжали к бабушке с дедушкой. Я обожала гостить у них. Ты ведь знаешь, что мой папа скончался почти сразу после того, как мы покинули Индию и возвратились в Англию. Поэтому мама, Уинифред и я отправлялись на рождественские каникулы в Корнуолл, к маминым родителям. Они владели огромным великолепным поместьем под названием «Мореходы» и собственным пляжем в заливе Гулливера. Очень сомневаюсь, что пляж до сих пор в частной собственности, но в то время он безраздельно принадлежал нам. От дома к морскому гроту на берегу вел подземный тоннель. В эпоху Наполеоновских войн контрабандисты использовали грот для своих махинаций: переправляли спрятанные там тюки с шерстью на рыбачьи лодки, ждавшие в заливе, и меняли их на коньяк и кружева. О, это было волшебное место.

– Потрясающее, – поддакнула Мэри-Элис, слышавшая эти истории сотни раз.

– Я любила Рождество, – продолжала Флоренс. – Помню, как у меня замирало сердце, когда я дотрагивалась ногой до рождественского чулка, подвешенного у изножья кровати, и слышала таинственный хруст. О бабушкиной щедрости ходили легенды, она совсем нас избаловала. Доверху наполняла наши рождественские чулки подарками. Первым делом мы с Уинифред запускали руки на самое дно, где лежали мандарины, завернутые руками торговца в серебристую бумагу. Это сейчас на мандарины никто и не взглянет – подумаешь, диковинка, а в моем детстве они были на вес золота, их везли кораблями прямиком из Марокко.

Флоренс тихо рассмеялась, отхлебнула чая и глубоко, по навязчивой привычке, одолевшей ее в старости, вздохнула.

– А каким богатым был рождественский стол… – Флоренс погрузилась в стремительно нахлынувшие воспоминания. – Конечно, я изнывала в предвкушении десерта. Десерт приносили до того, как мы уходили из гостиной, чтобы мужчины могли насладиться портвейном, и сразу после того, как мы расправлялись с рождественским «Стилтоном» – сыром с голубой плесенью. «Стилтон» украшали веточками сельдерея и подавали на тонюсеньких, почти просвечивающих печеньях от кондитерской фирмы «Танбридж Уэллз». На десерт у нас всегда был отборный английский шоколад фабрики «Шарбоннель и Уокер» в коробочках в несколько ярусов с серебристыми язычками и нежнейшие, тающие во рту «Карлсбадские сливы». Ах, и еще, конечно, изумительные засахаренные фрукты fruits glaces и глазированные каштаны marrons glaces из Франции. Моя мама жить без них не могла.

Флоренс надкусила пирог и втянула носом аромат свежей выпечки.

– М-м-м, божественно. Нет, Баз, даже не проси! Ох, ну хорошо-хорошо, на, держи.

Отломив маленький кусочек торта, Флоренс закинула лакомство в пасть собаки.

– В заливе Гулливера мы всегда пили чай с бисквитным пирогом.

– Я столько всего наслушалась про залив Гулливера, что мечтаю как-нибудь там побывать, – призналась Мэри-Элис, хотя, по ее ощущениям, она уже бывала там неоднократно.

– Увы, я слишком стара для путешествий, иначе самолично отвезла бы тебя в Англию, – горько посетовала Флоренс. – Даже не знаю, кому сейчас принадлежит дом. Господи, да ведь в нем могли открыть гостиницу или пансионат! И представить страшно! Полагаю, сейчас людям неинтересны величественные особняки, где обитые зеленым войлоком двери отделяют комнаты для прислуги от остальных помещений. Да и прислугу больше не держат, верно? Теперь это непозволительная роскошь. В наши дни все было иначе. Мои бабушка с дедушкой, убежденные викторианцы, отличались крайним консерватизмом и, я бы сказала, мнили себя важными птицами. Слуг мы воспринимали как должное, хотя теперь, оглядываясь назад, я понимаю всю тяжесть их положения. У них не было ни единой свободной минутки, да и платили им, вероятнее всего, сущие гроши. И все-таки мы жили в возвышенном мире, но потом разразилась война и от него не осталось и камня на камне.

Флоренс вздохнула, снова откусила от пирога и облизнулась, наслаждаясь его сладостью. Баз пустил слюни, но Флоренс, подхваченная волною воспоминаний, не заметила его вожделеющих, буравящих пирог глаз.

– Два брата моего отца погибли в Первую мировую. Никто не допускал и мысли, что мы развяжем новую войну, причем так скоро. Какая наивность! Мы думали, что уроки Первой мировой не пройдут даром, но люди не пожелали ничему учиться. В этом-то и беда: люди никогда ничему не учатся.

Мэри-Элис подлила себе чая.

– Расскажи еще про залив Гулливера, – попросила она.

Ей хотелось отвлечь мать от войны. Она прекрасно знала, куда заводят подобные болезненные воспоминания – в омут страданий.

– Я была неверующей, но страсть как любила ходить в церковь, – оживилась Флоренс. – Мне нравился викарий, преподобный Миллар: маленький лысый шепелявый толстячок с бездной обаяния и энергии. Неважно, что он изрекал, все его суждения казались столпами мудрости. Таких викариев на свете – пересчитать по пальцам. Какая харизма! Какой огонь! Если бы все священники были ему под стать, народ валил бы валом в церкви. Однако… – Флоренс плутовато усмехнулась, – не только викарий вдохновлял меня на посещение церкви каждое воскресное утро. О нет. Меня влекло к Обри Дашу.