Вторая вдова на четырнадцать тысяч. С этой тоже разговорился. Эта может назваться даже недурною собой, только уж очень часто губы облизывает языком и немножко косит на левый глаз. Года – по дамскому счету – тридцать, а по-настоящему – за сорок. Много пудры и брови накрашены. В трауре. Муж умер недавно. Рассказывала мне о его странной смерти: костью от леща будто бы подавился и умер. Зовут – Еликанида Ипатьевна. Во время разговора припахивало от нее мадерой. Фамилия – Иванова. Живет на Петербургской стороне в своем доме. Адрес записал. Эта получила проценты, получила и уехала. Эту на дрожки я не сажал, а увидеться с ней послезавтра увижусь, а то и завтра. Поеду прямо к ней. Предлог есть. Я у ней стащил перчатку с правой руки, когда она писала заявление, и спрятал. Отвезу эту перчатку ей и скажу, что нашел на полу около стола. Брюнетка… Вопрос хлебный. Буду разрабатывать.

Итак, две вдовы есть. Надо разрабатывать материал. Завтра примусь. О последующем сообщу. А теперь все. Прощай, Ипполит.

Твой Глеб.

Здравствуй, друг Ипполит!

Хлебный вопрос, как я его называю, в банке продолжаю разрабатывать. Капиталистку в четырнадцать тысяч, у которой я стянул перчатку, оставил пока про запас. Можно и завтра, и послезавтра завезти ей перчатку, чтобы познакомиться, но сегодня разрабатывал в банке крупную вдову-капиталистку, ту, которая вчера подала заявление на тридцать две тысячи рублей. В банк я явился – еще и одиннадцати часов утра не было. Пока я поджидал капиталистку в тридцать две тысячи рублей, наклюнулась мелкая вдова-капиталистка, всего в пять тысяч рублей. Эта оказалась даже безграмотной. Она сама подошла ко мне и просила ей написать заявление о выдаче процентов, и я ей написал. Дама она лет под тридцать, не больше. Краски на лице никакой. Полна, круглолица, не лишена некоторой миловидности и глупа, как пробка. Последнее обстоятельство, по-моему впрочем, составляет некоторое достоинство. Я говорю про данный случай, где ищешь вдову, чтобы от нее питаться. Пока я писал ей заявление, она сидела около меня и все время тараторила. В какие-нибудь пять-шесть минут она рассказала всю свою подноготную. Звание ее в высшей степени странное. Она вдова казенного слесаря первого разряда. Муж ее умер лет пять тому назад. Капитал он оставил ей в двенадцать тысяч, но, по ее уверению, семь тысяч разные лихие люди, по ее доброте, растащили. Это тоже, знаешь, мне может служить на руку. Доброта-то, то есть. Есть у нее дом на Малой Охте, около кладбища, где она и живет. Когда получила проценты, даже звала к себе. «На наше малоохтинское кладбище пойдете, – говорит, – к кому-нибудь на могилку, так вот и ко мне милости прошу на перепутье чайку попить». Какая милая женщина! Записал ее имя, отчество, фамилию и адрес. Зовут ее Акулина Алексеевна. Жаль только, что зубы черные. Ну, да наплевать. Непременно поеду к ней, но покуда отлагаю ее в запас.

Теперь перехожу к капиталистке в тридцать две тысячи. Эта вдова явилась в банк только в первом часу дня. Она уж прямо подошла ко мне как к знакомому и спросила меня:

– Вы-то что здесь сегодня делаете?

– По второй квитанции проценты получал, – отвечал я.

– Отчего же вчера не получили по обеим сразу?

– Да дома забыл. По оплошности только одну вчера захватил.

– Полноте, полноте. Я знаю, зачем вы сюда сегодня приехали, – проговорила она, улыбаясь.

– А зачем? – спросил я.

– А затем, чтобы около меня потолкаться.

– Вы угадали, Анна Ивановна.

– Вот видите, даже и имя мое запомнили. Ох, мужчины, мужчины! Недаром в песне поется, что «мужчины на свете, как мухи, к нам льнут».

– Знаю-с, – подхватил я. – А дальше поется: «Имея в предмете, чтоб нас обмануть»… Но последнее совершенно не верно, по крайней мере, в отношении меня.

– Ох, знаю я! Знаю я вас! Все вы, мужчины, коварны.

– А вот попытайте меня. Я совсем не из числа коварных.

– Да как вас узнать-то? Сегодня в банке виделись, а завтра уж и аминь.

– Я могу приехать к вам, ежели вы позволите.

– Нет, нет, не делайте этого. Что за глупости! Впрочем, вы моего и адреса не знаете.

– Большая Мастерская, дом № 179.

– Уж узнали! Ну разве это не коварство с вашей стороны?

– Позвольте, Анна Ивановна, вы сами же вчера мне его сказали.

– Будто?

– Да как же… Когда я писал вам заявление о выдаче процентов. Ведь там адрес требовался.

– Ах да, да… А вы уж и запомнили. Ну разве это не коварство? Вы должны были забыть мой адрес. Фамилию-то помните ли?

– Как же не помнить! Гореч. Вашу фамилию трудно забыть.

– Нет, нет. Это просто из коварства с вашей стороны.

– Какое же тут коварство, Анна Ивановна?

– Знаю я, знаю вас, мужчин. Много я от вас, от мужчин, пострадала на своем веку, – проговорила она и, улыбнувшись во всю ширину своего рта, встала в хвост, чтобы представить билет на получение процентов.

Процентов она получила шестьсот рублей с чем-то. За этим я следил. Сложила деньги в трубочку, расстегнула сверху корсаж и сунула пачку за корсет. Тут я опять подошел к ней.

– Многоуважаемая Анна Ивановна, – сказал я, – очень жаль было бы, если бы мое мимолетное знакомство с такой приятной женщиной, как вы, так и осталось бы мимолетным. Надеюсь, что вы позволите как-нибудь навестить вас на дому?

– Ах вы, коварный! Ну разве это не коварство? – проговорила она.

– В чем же?

– Ах, вы и сами знаете, в чем…

– Так позволите сделать вам визит?

– Ах, вы и без позволения сделаете! Я знаю мужчин. Мужчины – ужасные нахалы.

– Если вы не позволите явиться, я не явлюсь.

– Врете, врете вы! Позволяй я или не позволяй, вы все равно явитесь.

– Вы можете не принять меня к себе.

– А как вас не принять? Наша сестра добра и слаба.

– И не раскаетесь, Анна Ивановна, что примете. Вы знаете, что я не прощелыга какой-нибудь, а капиталист. Я с вами же вместе в банке получал проценты.