Последней выходила высокая девушка. Её огненные косы были убраны под кольчужный наголовник.

– Хорошо, мать не знает, – вздохнув, сказала девушка юноше с волком на груди, что ждал её, – пусть он для неё будет ещё жив. Ещё хоть немного. Но – жив.

Вооружённые люди в пламенных накидках закрыли за ними ворота. Один из них, самый пожилой, тяжко вздохнул. Ему было очень жаль, что погиб тот человек. Ему было очень жаль, что эти отважные юноши и девушки идут на погибель. За жизнь. За свет. На тьму. Но кто-то должен сражаться за жизнь. Сгорая в сражении, светом подвига своего – разгонять тьму.

Я не хочу жить.

Я ищу смерти.

И одним этим я несу смерть. Потому что я сам – Смерть!

А всё потому, что я не могу элементарно забиться в угол и просто сдохнуть. Просто не могу. С таким же успехом я мог бы и от святош не бегать. Они бы мою проблему решили быстро и ярко, с большим погребальным костром сожжения меня заживо. Но меня такой исход не устраивает. Человек, мужчина, воин должен закончить жизнь в бою. В жаркой схватке, получая раны, разя врага. Только такой исход я считаю достойным.

А сражаться с белобалахонными я уже не хочу. Хватило тех двоих. Это не то, что глупо убивать этих святош. Это больше, чем глупость, это – преступление. Просто потому, что служители этого культа несут важную общественную функцию. Они, как лейкоциты в живом теле – борются с грязью, гноем, чужеродными организмами, неорганическими включениями в живом организме общества, не жалея себя сражаются с вредоносными формами жизни – двуногими вирусами, человекообразными бактериями и прочей гадостью. И зачастую только они и остаются один на один с мерзостью человеческого общества.

Вот, что я увидел той ночью в Столице? Утырки издевались, а потом и убили женщину. Кто противодействовал им? Стража? Нет. Не видел. Добропорядочные горожане? Опять же нет. Лишь пара пареньков с дубинами и старик с вязанкой хвороста. Всё! Только эти трое и не побоялись выйти на тёмные улицы охваченного беспорядками города. И разве это не полезная функция этой структуры? Незаменимая! Так за что их убивать?

Да, они сразу же набросились на меня. Но ведь я, по определению – их «работа». Чужеродный вредоносный элемент в организме живого человеческого общества. Нежить, питающийся кровью и жизненными силами жертв, Тёмный маг, часто применяющий различного рода проклятия, маг Смерти, лично прикончивший сотню человек. И для мира этого, для этого общества я – чужой. Кто-то чуждый, подселённый в тело умершего урода. Чужеродное включение в ткань их реальности. И они это почувствовали. Профессиональным чутьём. Почувствовали они и Силу мою, сразу поняв, что я не их уровня противник. Но не показали мне спины своей. Не сбежали. А атаковали. Уважаю!

И пусть я не согласен с их методами работы, но цели их достойные. А по методам? Не мне, чужаку, судить их. Это их мир. И не мне судить его устройство, с моей, чуждой этому миру нравственностью. Моральные критерии которой, в данных конкретных условиях, могут оказаться навеянными иными реалиями, натянутыми за уши на глобус, а значит – ложными. Мало, что окажутся нежизнеспособными, это полбеды, которая коснётся только меня. Но могут быть просто смертельными для общества, вредными и токсичными, как вирус, только информационный.

Тот же мой спор с Падом, по детям и старикам. Как говорил Пад, «все так делают!». Но меня это утверждение и сама подобная моральная установка просто выморозили! Но ведь может стать и так, что не моя, а только их, такая вот, жестокая моральная позиция и обеспечивает выживание мира в целом.

У меня в памяти лежит ненужный кусок воспоминаний о негативном опыте «гуманности». Больных детей не топили, как котят. Где это происходило? Не знаю. В том-то и беда всех моих воспоминаний, что они не имеют никаких привязок – ни к личностям, ни ко времени, ни к местностям. Просто обстоятельства, набор отвязанных от ориентиров событий.

Забота о больных, нежизнеспособных детях это же хорошо? Безусловно! Гуманно же, по-человечески. Особенно, если заботу о беззащитных берёт на себя надличностная организация, государство. Только вот годы шли, десятилетия отлетали, как листочки отрывного календаря. Больные дети выживали. Но работать и самообеспечивать себя они по-прежнему не могли. Да и не хотели. А зачем? Паразитировать же легче и приятнее, так ведь? И они плодились. А чем им ещё заниматься? И этот их изъян, их нежизнеспособность передавалась по наследству. И число уродов относительно здоровых людей росло. И их право на нормальную жизнь защищалось государством, со всеми его обдирающими и карательными структурами. И незаметно, с годами, инвалиды становились настолько массовым явлением, что под нужды неполноценных людей силой, ломая через колено, подстраивается жизнь всего общества. Те же пандусы вместо лестниц, подъёмники для колясочников, удорожающие любое (повторяю – любое!) строительство. Ломая привычную среду обитания под нужды уродов. И всё прежде здоровое общество становится обиталищем уродов. Вместо попыток сделать инвалидов полноценными. Не массовое протезирование, развитие и совершенствование способов и методик возвращения инвалидов до нормы, а именно слом «нормы» под неполноценность!

Ещё спустя некоторое время начинаются уже не умозрительные или морально-этические проблемы, а вполне себе реальные и материальные. Начнётся всё с того, что «тягловое сословие» – физически и психически полноценные люди, тоже начнут вырождаться. Физически здоровые люди, обложенные всё возрастающим и возрастающим гнётом заботы обо всё возрастающем поголовье паразитов, чтобы сохранить хоть какой-то уровень жизни для себя и хотя бы пары детей, прекратят размножаться.

Придёт время, и ребёнок в семье будет только один. А нереализованная тяга к размножению, нерастраченная любовь и забота о потомстве начнут подавлять подспудно психику, затеняя личность, разъедая её коррозией стрессов и раздражительности.