Разумнее всего было бы уничтожить наглых пришельцев, но мы слишком устали от одиночества. Светлый Совет, в который теперь входили не сановники и заклинатели, а главы Домов, разрешил чужакам остаться. Наши гости не сумели освоить эльфийскую волшбу, подвластную лишь тем, в чьих жилах течет кровь Звезд, но наши знания были им полезны, а их рассказы о внешнем мире нас развлекли и пробудили к жизни. Через несколько лет я решил покинуть Лебединый остров и отправился на поиски матери и Ларэна. Сейчас я не знаю и сам, намеревался ли я на самом деле разыскать их или просто затосковал по большому миру.

Я провел в скитаниях более двадцати лет, узнав и поняв больше, чем за все годы уединения. Новая Тарра отличалась от той Тарры, которую помнил я. Люди позабыли о существовании и Светозарных, и их спутников, как некогда позабыли Омма и его детей, но жизнь смертных без веры пуста и горька, и они придумали себе новых богов и божков. Побывав во многих землях, я удостоверился, что новая вера, а вернее, веры были зеркалами породивших их народов. Бог атэвов казался калифом, не знавшим сомнений, не слезавшим с коня и не выпускавшим из рук сабли. Хаони поклонялись царю-философу, жестокому, хитрому, изысканному и развращенному. Племена Черного Сура верили в злых и голодных чудовищ, мало чем отличавшихся от рычащих за околицей деревень хищников. Маринеры <Маринеры - вольные моряки. Маринеры имели свой кодекс чести, нарушение которого каралось смертью или изгнанием. Маринеры добровольно подчинялись Совету Паладинов Зеленого храма Осейны, в который входили сорок самых уважаемых из ныне живущих капитанов. Местом сбора Совета Паладинов была башня Альбатроса в Идаконе, городе маринеров на полуострове Эланд. До 1109 года эландцами правил Первый Паладин Зеленого храма, избираемый из числа Совета и наделенный герцогскими полномочиями. Затем власть стала передаваться по наследству, но Совет продолжал пользоваться большим влиянием и даже имел право сместить недостойного герцога.> Эланда не молились никому, полагая судьбу чем-то вроде моря, с которым можно и нужно спорить, но именно они, единственные из всех, имели высших покровителей.

Я мало знаю о Великих Братьях, которых почитали маринеры. Известно, что те принимали облик огромного орла и золотого дракона, не принадлежали ни Свету, ни Тьме, не полагали себя Добром, а иные силы Злом. Мне представляется, что Орел воплощал в себе истинную Свободу, а Дракон Познание, но я могу и ошибаться. Маринеры никоим образом не были рабами Великих Братьев, они им никогда не молились, разве что клялись их именем и призывали в свидетели. Первый Паладин Зеленого храма носил на своих плечах цепь из невиданного в Тарре черного металла с зелеными камнями, а герцог черную же корону. Эти вещи называли дарами Великих Братьев, но на этом вмешательство Орла и Дракона в жизнь Эланда и Тарры и ограничивалось.

Самой сложной и самой странной была вера арцийцев, почитавших Триединого и множество святых. Мне, заставшему истинных богов, рассказ о единой сущности, сочетающей в себе ипостаси создавшего все и всех Творца-Креатора, карающего грешных Судию-Кастигатора и выводящих из пламени праведных Спасителя-Калватора кажется безумием, причем безумием жестоким, но большинству смертных, чей век еще короче памяти, нужен именно такой бог. Они уповают на посмертную награду и страшатся посмертной кары, от которой надеются откупиться, вымаливая прощение.

Я пытался понять Книгу Книг (так верующие в Триединого называют свою священную книгу), но эльфы слишком много знают о жизни, чтобы полагать ее всего лишь преддверием вечных мук или вечного блаженства. Но я вновь позволил себе уйти в сторону, рассказав о том, что меня поразило в мире людей. На самом деле о Церкви Единой и Единственной следует сказать совсем другое. Во время моего путешествия за ней не стояло ничего, кроме извечного желания клириков властвовать, а прочих уповать на высшие силы.

Церковь, объединившая под своей властью почти все заселенные людьми земли арцийского материка, держалась на умелых интригах и красивых словах, но не на магии и тем более не на истинной Силе. Я свидетельствую это перед лицом Звезд. То, чем сейчас стремительно становится Церковь и обретенные ей и ее адептами возможности, наводит на серьезные размышления, но об этом я скажу в конце своих записок.

Мои скитания и поиски оборвались безумным поступком. Я позволил себе обрести смертного друга, который втянул меня в чужую войну. Дикий Ветер закружил нас, и я начал жить так, словно каждый прожитый мною миг является последним. Мы сражались с людским предательством и подлостью, но обрушенный нашими врагами камень пробудил древние силы. Сами по себе они не были ни злыми, ни враждебными, но после гибели Омма обезумели и забыли свое предназначение и свой долг. Их нужно было уничтожить, и нам это удалось, но ценой жизни моего друга. Мне пришлось заступить на его место - иначе все, чем и во имя чего он жил, оказалось бы бессмысленным.

Обман удался - никто, даже ближайшие друзья и возлюбленная убитого, ничего не заподозрили. Возможно, потому, что мои чувства, в отличие от моего лица, были истинными, но я не мог вечно нести на себе груз лжи. Когда я понял, что могу передать свою ношу уцелевшим, я исчез, разыграв свою смерть. Я вернулся в Убежище, где меня почти не ждали, и постарался вычеркнуть из памяти то, что со мной случилось. Я вернулся, чтобы увидеть, как мой брат покидает Лебединый остров то ли ради смертной женщины, встреченной им во время лесных скитаний, то ли ради неосознанной мечты.

Кровь Ларэна была сильна, и она властно тянула брата за пределы дозволенного. Астени походил на своего настоящего отца, как походят друг на друга два листа одного дерева. Само по себе это ничего не означало - Лунные владыки были в родстве с Лебедями, но глава дома Лилии или заподозрил правду, или искал повод поссорить меня с Астени, не зная, что придуманная им ложь является истиной.

Лилии предпочли бы, чтоб в доме Розы не осталось наследников. Тогда, случись что со мной, первыми становились они. Глава дома Лилии советовал мне отдать брата на воспитание смертным. Вряд ли он заботился о чести дома Розы, к которому принадлежали мы с Астени. Мысли доброхота были о Лебедином венце, которым я не дорожил.