Снежное Крыло невольно улыбнулся. В последнее время его все сильнее тянет на философию, впору приглашать сюда для многомудрых бесед Жана-Флорентина... Король Лебедей задумчиво провел ладонью по темным волосам, глядя на пламенеющие деревья. Сколько раз за свою жизнь он видел осень, но так и не привык к ее неистовой, обреченной красоте...

– Эмзар, - Норгэрель вышел из расступившихся зарослей все еще цветущего шиповника и со смущенной улыбкой смотрел на старшего брата. Сын Залиэли и Ларэна так походил на Астена, каким тот был до своего первого ухода из Убежища, что Эмзару порой казалось, что время вопреки основам мироздания все же повернуло вспять...

– Да?

– Я тебя искал... Мне нужно с тобой поговорить.

– Что-то случилось?

– Не знаю... То есть случилось. Со мной.

– И что же?
– Эмзару удалось сохранить спокойное лицо, но не спокойное сердце.

– Не знаю, - синие глаза Норгэреля смотрели тревожно, - меня все время тянет к Стене, даже не к Стене, а за нее...Нет, это не то, что ты подумал. Меня никто не пытается туда заманить, я не взнуздан, просто я не могу ни о чем другом думать... Особенно на рассвете. И потом еще эта боль...

– Какая боль?

– Я здоров, я знаю, что здоров. Ты можешь меня считать несмышленышем, я и вправду не видел ничего, кроме своих островов и этих мест, ну разве что совсем немного, когда мы шли от Гверганды к Гане, но меня все же учила... мама. Я не знаю, откуда пришла эта боль. Обычно ее можно терпеть, но порой она становится невыносимой.

– Что именно ты чувствуешь?

– Все, кроме радости и покоя. Отчаянье, безысходность, невозможность что-то исправить, желание броситься сквозь Стену, какой-то холод, который не берет ничто: ни вино, ни магия, ни огонь... Что бы это ни было, оно рождается внутри меня. Я уверен, что никто в этом не виноват.

– Уверен?
– поднял бровь Эмзар.
– Это хорошо, что ты уверен, но, если ты мне доверяешь, я хотел бы убедиться в этом сам.

– Конечно.

Они молча прошли к Эмзару, дом которого был надежно защищен не только от врагов, но и от друзей, которые могли прийти не вовремя. Дело было не в том, что король Лебедей опасался за свою жизнь. После ухода последних недовольных на Острова удара в спину он не ждал, но многое из того, что он делал, было слишком тайным и слишком опасным, чтобы впутывать в это других, не столь сильных и стойких. Есть бремя, которое Правитель должен нести один. Эмзару еще повезло, у него были Клэр, Нэо, Рене... А вот Норгэрелю знать все необязательно. По крайней мере, так казалось до сегодняшнего дня.

– Садись у камина, - коротко велел Снежное Крыло, - и смотри в пламя.

Король Лебедей подошел сзади к брату и положил руки ему на плечи, сливая свою память и чувства с памятью и чувствами Норгэреля. У племянника такие вещи получались лучше, но копыта седьмого по счету Топаза топтали арцийские тракты, а ждать было нельзя.

2879 год от В.И.

11-й день месяца Зеркала.

Арция. Мунт.

Мунт оказался отнюдь не так жесток и равнодушен, как Сандер опасался. Напротив. Город и его жители оказались на удивление дружелюбными и снисходительными к горбатому северянину. Возможно, дело было в Сезаре. Виконта Малве столица обожала, равно как и его уехавшего в Оргонду отца, и дядюшку-епископа, в котором видела преемника Евгения. Сандер часто ловил себя на мысли, как ему повезло, что судьба в первый же день послала ему Сезара. Тот был старше на три года, но в их отношениях не было ничего от сигнора и аюданта. Виконт с удовольствием показывал Сандеру Мунт, они обсуждали лошадей и оружие, часами оттачивали свое мастерство на Охотничьем дворе или спорили над минувшими битвами и философскими трактатами.

Странное дело, до приезда Александра близкого друга у Сезара не было, хотя приятелей хватало. Большинство из них с готовностью протянули руку и младшему Тагэре. Резкий на словах, но невероятно добрый сын графа Гартажа Одуэн, вечно в кого-то влюбленный Этьен Ландей со своими стихами, молчаливый Никола Герар, кузены Крэсси, взбалмошный Поль Матей, братцы Трюэли, веселые и непонятные, как и их знаменитый дед, - все они отличались удалью и неприкрытой ненавистью к выскочкам Вилльо.

Сандер понимал, что дружба с врагами королевы вряд ли радует Филиппа, но это была дружба, а вот с новоявленными родственниками отношения не складывались. После пресловутой дуэли и примирения на глазах у короля Сандер обращался со свежеиспеченными виконтами и баронами осторожно, как с тухлыми яйцами - не дай бог разбить. Вилльо платили герцогу Эстре настороженной вежливостью. Неудивительно, что, оказываясь в одно и то же время в одном и том же месте, они старались держаться друг от друга подальше. Родня Эллы крутилась вокруг царственной четы, а Александр, сам того не замечая, оказался центром другого лагеря. Это его огорчало, но иначе не получалось. Чем больше он узнавал Вилльо и Гризье, тем отвратительнее они ему казались, причем каждый был мерзок по-своему.

Отец Эллы, на старости лет ставший графом Реви, удручал удушающей смесью подобострастия и высокомерия. Старший из братьев королевы Фернан получал удовольствие от власти над кем бы то ни было, Жорес, видимо, судил о других по себе, во всем и во всех видя лишь самое грязное, а Винцент был непроходимо глуп, нагл и тщеславен. Кузен Люсьен оказался мелочным, трусливым и лживым, а подрастающие в Аганне сыновья Элеоноры от первого брака, по словам Луи Трюэля, обещали вскоре затмить пакостностью своих многочисленных дядьев. При этом все родственники Ее Величества отличались удивительной жадностью и редкостной красотой, которую сами же сводили на нет полным отсутствием вкуса и чувства меры. Неудивительно, что Вилльо стали притчей во языцех, а когда весельчак Луи обзавелся четверкой ученых пуделей, откликавшихся на клички Жор, Фер, Вин и Люс, Мунт прямо-таки взорвался куплетами и песенками, повествующими о собачонках, возомнивших себя львами.

Это было бы смешно, если б "пуделя" не сжирали чуть ли не треть казны, и если бы они не стали ближайшими приятелями Филиппа. Александр чувствовал зреющее в городе раздражение и не мог ничего поделать. Говорить с братом-королем после матери, кардинала, маршала, графа Обена было бессмысленно, не говорить было нельзя. Сандер чуть ли не каждый вечер давал себе слово завтра же выложить все, что думает, но каждый раз что-то мешало. Когда чего-то не хочешь и боишься, всегда найдешь предлог потянуть еще немного... Дени наверняка бы счел это трусостью, да и Рауль тоже. Хотя бы ради них Сандер должен был попытаться. Завтра же! Больше он не станет откладывать.