— Вам не понравился реферат? — спросила Клара Осипа, просто чтобы слышать его еще.

— Нет, почему же? — Осип посмотрел искоса на Клару и, состроив постную мину, поджав губы, пролепетал:

— Служение добру — вот дело, которому служат слуги добра, вопреки слугам зла, служащим злу. Это служение…

Гюнтер, смеясь, прервал:

— Ты злой, однако!

— Конечно, — ответил Осип, — искусство ненавидеть — это то, с чего начинается настоящий человек.

— А искусство любить? Или это даже не искусство? — быстро спросила Клара.

— Любить умеет только тот, кто умеет ненавидеть! — сказал Цеткин. Он опять улыбнулся, уже на прощанье, и, коснувшись пальцами своей широкополой шляпы, свернул в переулок.

Сама не зная почему, Клара не задала Пельцеру ни одного из вопросов, вертевшихся у нее на языке.

Он разделил участь многих русских революционеров своего поколения, а также их ошибки. В царских тюрьмах определилось его мировоззрение. Идеалы «Народной воли» открылись ему как прекраснодушные мечтания, а отчаянность террористических устремлений показалась столь же эффектной и малоэффективной, как самосожжение религиозных фанатиков. Его дорога к марксизму была нелегкой. Она привела его к определенному рубежу, и он занимал этот рубеж так прочно, что это вызывало уважение.

Вскоре Клара стала участницей нелегального кружка, которым руководил Осип Цеткин. Здесь изучали теорию Маркса и Энгельса, предлагавшую вместо требований реформ, прекрасно отточенных десятилетиями бесплодных компромиссов, коренное переустройство общества.

Клара была потрясена масштабностью идей, которые открывались ей в речах нового наставника, произносимых со страстью пророка, логикой ученого и с русским акцентом, странным образом усиливавшим убедительность этих речей.

В тот год Клара блестяще сдала выпускные экзамены в Учительской семинарии. Теперь перед ней открылась «дорога жизни», «сбылись мечтания». Но излюбленные ее наставницей выражения вызывали теперь у Клары некоторый привкус горечи. Она стала учительницей — она мечтала об этом с давних пор. Формировать сознание молодого человека, помогать его росту — воспитывать! — какая благородная задача! Но между благородной миссией и возможностью ее осуществления — целая пропасть!

В самом деле: что ее ожидает? На что она может рассчитывать? На место домашней учительницы, гувернантки в «лучших домах». Конечно, она приложит все свои знания и педагогические навыки, приобретенные в стенах блестящего заведения, чтобы не только обучать, но и воспитывать в своих питомцах лучшие человеческие качества.

Но удастся ли это? Она уже имела достаточный жизненный опыт, чтобы удостовериться в глубине разрыва между имущими кругами и народом. Только единицы могли преодолеть этот разрыв. Не будут ли уроки жизни, преподанные молодой гувернанткой, забыты, как только волны действительности примут ее питомцев на свой гребень?

Ну хорошо! А чего бы она хотела? Да, конечно, в детстве она мечтала об участи Жанны д’Арк или видела себя в рядах швейцарских повстанцев. Но в эпоху картелей, банков и биржевых спекуляций подвиг, о котором мечтала Клара, облекался в другие формы. Она еще не знала какие. Она еще не знала, каким оружием должна владеть, но уже ясно видела своего противника. И с такой же точностью угадывала, что борьба с ним будет смыслом ее жизни. Эта борьба будет более упорной и более опасной, чем битва с одним человеком или даже со многими людьми. Потому что она будет борьбой с системой, которая включает в себя все, что ненавидела Клара.

Но как вольется усилие скромной гувернантки в могучий поток, которому предназначено смести старый мир, — этого она не знала.

Таким образом сомнения омрачали первые ее самостоятельные шаги на «дороге жизни». И не только сомнения.

Лейпциг — большой город. Вместе с тем он удручающе провинциален.

Сплетня, плескавшаяся в мещанских кварталах на уровне дворовой лужи, доходила в виде «компрометирующих слухов» до гостиных, где встречались деятельницы Женского союза. Фрау Луиза Отто Петерс, так много сил и вдохновения отдавшая организации Учительской семинарии для девиц, очень ревниво относилась к репутации всего заведения и каждой из воспитанниц.

Фрау Петерс раньше других не без сожаления отметила, что патриархальность нравов заметно убывает, размывается деловитостью и модной безапелляционностью. Если раньше — что иногда случалось — возникали какие-нибудь слухи вокруг молодой особы, пользующейся покровительством уважаемых деятельниц города, то это было локальное дело. Дело, возникавшее в узком кругу и в нем же затухавшее. Теперь же каждое лыко ставили в строку именно им, деятельницам женского движения.

Выходило так, что, требуя женского равноправия, они должны были гарантировать нравственную безупречность всей женской половины рода человеческого. Всякое «женское нарушение» инкриминировалось именно им, поборницам равноправия.

Учитывая все эти сложности, фрау Петерс ужаснулась, услышав о том, что выпускница семинарии Клара Эйснер вступила в сношения с «партией цареубийц», что она встречается с русскими политическими эмигрантами. Она ужаснулась, предвидя, что поведение Клары бросит тень на все женское равноправие!

Была призвана фрау Шмидт, на которую сообщение патронессы произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

Ее воспитанница Клара Эйснер, ее любимица, которая обязана ей всем, Клара, которая в день выпуска пришла к ней с букетом роз и сказала так искренне и прочувствованно: «Никогда, никогда я не забуду всего, что вы для меня сделали!». Как возможно? Клара с ее ясным умом, с ее правдивостью и стойкими моральными принципами! Истинно немецкая девушка, дочь Саксонии, чистая, как вода ее рек, и скромная, как ее луга в неярком убранстве полевых цветов…