Но ребята, сидевшие вокруг костра, были настороже и готовы к отпору. «Наверное, — думал тогда Генка, — точь-в-точь, как и мы, первобытные люди сторожили воду и огонь, опасаясь их, но нуждаясь в них…»

В этих посиделках у костра Дим Димыч иногда рассказывал «что-нибудь из жизни», как они это называли. Понятно, ему было о чем рассказать: запросто с языка его слетали знакомые всем имена. И казалось просто чудом, что этот самый Дим Димыч, грузноватый, с седым ежиком над медно-красным лбом, и мальчишка на коне с винтовкой за плечами на пожелтевшей фотографии — один и тот же человек. Но охотнее ребята слушали рассказы о более близком, о войне с фашистами.

Поначалу их всех удивляло, что в рассказах Дим Димыча не было ничего героического: никто не ложился на амбразуру немецкого дзота, не врывался в одиночку во вражеский окоп, не прыгал с парашютом в тыл врага…

— Я знаю, что все это было, — говорил Дим Димыч, — но на мою долю не пришлось. Ведь я рассказываю то, что сам видел.

И выходило так, что те подвиги, о которых так много писали и говорили, были как бы отдельными пиками войны. Эти пики вырастали, как вырываются языки пламени из костра. А главное дело войны, ее главная работа была там, внизу, где рождалось и росло пламя.

И понемногу стали представляться важными и даже героическими совсем «невидные» будничные поступки, из которых и состояла жизнь народа на войне.

И какие-то мелочи, оказывается, могли спасти или погубить даже не одного, а многих. Даже целую часть.

И пожалуй, как уже впоследствии обобщил Генка, в рассказах Дим Димыча всегда присутствовала мысль о поведении отдельного человека на войне, и человек этот всегда был разный. Но от него зависела участь товарищей.

Кто бы мог подумать, что сам Дим Димыч и его товарищи едва не погибли оттого, что один молодой солдат неумело навернул портянку и сразу же стер себе ногу. И его пришлось тащить на себе, а там надо было двигаться быстро и неслышно. И хотя в конце концов все окончилось благополучно, но все переживали и страх, и невольную злость на этого недотепу, из-за которого могли вызвать на себя огонь выбирающиеся из окружения бойцы.

Дим Димыч не боялся уронить себя в глазах своих слушателей и часто представлял себя даже в смешном свете: совсем еще зеленым и неопытным, попадавшим впросак по разным поводам.

То он отправился вдвоем с товарищем с донесением с переднего края. Стоял сильный мороз, и на них были валенки. Товарищ, однако, положил в вещевой мешок сапоги. И Дим Димычу, тогда просто Димке, посоветовал. Но тот не захотел «таскаться с лишним барахлом». Когда они возвращались обратно, погода изменилась. Задул теплый ветер, и дорога «рушилась», стало быстро таять. И Димка в своих валенках оказался все равно что босиком…

Уж что тут героического: двое солдатешек на пустынной талой дороге под внезапно выкатившимся солнцем…

Но все просто обмирали, когда Дим Димыч делал паузу, и невозможно было догадаться, как же выйдет из положения незадачливый Димка. Ведь путь был неближний, вел по тающей, но все же ледяной дороге. Димка испугался по-настоящему: так ведь и обезножеть просто! А о простуде какой-то они вовсе и не думали. И тогда его товарищ пустился бегом и Димке приказал бежать следом. Но он-то бежал в сапогах, а Димка — в промокших валенках, гирями утягивавших в землю… Но он бежал и на бегу стал ощущать, что ноги его теплеют, а от валенок пошел пар.

Бежать становилось трудно, такой «кросс» по скользкой дороге не мог продолжаться… Ругаясь и охая, Димка не поспевал за товарищем и ужасно боялся отстать.

«Привал!» — объявил наконец тот. «Какой привал?» — завопил Димка, ноги у него вмиг опять обмерзнут. Но и бежать уже не было мочи.

Димкин товарищ выбрал посуше кочку и велел ему разуться. Достал из мешка свои валенки: «Надевай, да кверху ноги держи, не намочи!»

Димка надел твердые, сухие валенки друга и заплакал…

— Чего я, дурак, плакал? — улыбаясь воспоминанию, сам себя спросил Дим Димыч.

— Как чего? — закричали ребята. — Намучился ведь Димка… — Они как-то не соединяли его и теперешнего Дим Димыча с его сединой и грузностью…

— Он от благодарности заплакал! — предположила одна девочка.

— Нет, оттого, что дальше надо по новой бежать…

— А зачем! Ему же дали сухие валенки.

— Сообразил! Это ему только на то время, что они сидели… А то ведь они тоже сразу намокнут!

— Правильно! Счастье Димки недолгим было. Сухие валенки перекочевали обратно в мешок товарища, а он натянул мокрые и побежал снова…

— И добежали? Без всяких приключений?

— Без всяких, — признался Дим Димыч.

И хотя действительно ничего особенного в этот раз не произошло, но уж очень отчетливо все увидели и незадачливого Димку, и его друга, и как они бегут, поневоле бегут то по дороге, то по тропке через лес. И вовсе позабыв, что за лесом немцы, что слыхать стрельбу и что вообще можно напороться на немецкую разведку.

Генка был уже тогда большой мальчик и вслух подумал:

— А такой случай мог быть и не на войне, а в обыкновенной жизни произойти.