— Для меня теперь все было давно. А для тебя — нет. Пока нет. Как мама?

— Держится.

— Я собиралась навестить ее в ближайшее время, но мое старое тело не желает шевелиться, как раньше.

— Я уверен, она была бы вам рада.

— Твой отец недавно уехал. Кажется, Американский легион или Организация ветеранов иностранных войн…

— Хорошо. Я рад, что он выходит из дома, и очень благодарен вам за то, что вы его поддерживаете.

— Одному быть плохо. Я пережила троих детей. Для родителей самое тяжелое испытание в мире — хоронить своих малышей. Это противоестественно. Как дела у Майка? Что-то я давно его не видела.

— Он очень занят.

— Кто бы мог предположить, что малыш с пухлыми щечками и вьющимися волосами добьется такого успеха… Скажу тебе, это просто поразительно.

— Он это заслужил.

Джон замер на мгновение, сообразив, что слова будто сами собой сорвались с его языка. Но Майк действительно это заслужил.

— Вы оба.

— Думаю, Майк забрался повыше меня.

— Ну конечно… Даже не смей думать так. Твой папаша хвастается про тебя примерно на милю в минуту. Конечно, про Майка он тоже говорит, но для него ты — король горы.

— Они с мамой правильно нас воспитывали. И жертвовали всем, чтобы нам было хорошо. Не забывайте об этом.

«Может, Майк все забыл, но я нет», — сказал себе Джон.

— Знаешь что, перед Майком было три примера, три человека, на которых он равнялся. — Когда Джон удивленно на нее посмотрел, она добавила: — Он боготворил землю, по которой ты ходил.

— Люди меняются.

— Ты действительно так думаешь?

На землю упали несколько капель дождя, и Джон сказал:

— Вам лучше вернуться домой, миссис Герман; похоже, скоро начнется ливень.

— Знаешь, ты можешь называть меня Ида, если хочешь.

— Некоторые вещи никогда не меняются, миссис Герман, — улыбнувшись, ответил Джон.

Он наблюдал за ней, пока она не вошла в дом, — сейчас здесь было уже не так безопасно, как раньше. Они с отцом установили засовы на ее дверях, замки на окнах и глазок на входной двери. Старики часто становились жертвами самых разных преступлений.

Джон еще раз взглянул на могилу Бо, и перед глазами у него появился образ брата, плачущего над собакой, который запечатлелся там навсегда.

— Как твои дела, мама? — Майкл прикоснулся к лицу матери.

Было раннее утро, и Глэдис Фиске находилась в плохом настроении. Она помрачнела и отшатнулась от сына. Он мгновение смотрел на нее погрустневшими глазами — и увидел открытую враждебность в ее взгляде.

— Я тебе кое-что принес.

Майкл достал из пакета, который держал в руке, коробку в подарочной упаковке. Когда мать даже не пошевелилась, чтобы ее взять, он сам открыл коробку и показал Глэдис блузку ее любимого лавандового цвета. Затем протянул ей подарок, но она не собиралась его брать. Так происходило всякий раз, когда Майкл приезжал ее навестить. Она редко с ним разговаривала, всегда была в мрачном настроении и вообще не желала принимать подарки. Он множество раз пытался втянуть ее в разговор, но Глэдис, как правило, молчала.

Майкл откинулся на спинку стула и вздохнул. Он рассказал отцу о том, что мать категорически отказывается иметь с ним что-то общее, но его старик не мог ничего с этим поделать. Сейчас никому было не дано управлять тем, с кем Глэдис вела себя доброжелательно, а с кем нет. Майкл стал реже приезжать, попробовал поговорить с братом, но Джон не пожелал это обсуждать. Майкл знал, что их мать ведет себя с Джоном совсем иначе. Для нее он был золотым мальчиком. Майкла Фиске могли избрать президентом Соединенных Штатов или дать ему Нобелевскую премию, но в глазах матери он будет продолжать оставаться вторым после брата. Майкл оставил блузку на столе, быстро поцеловал мать и ушел.

Выйдя из дома престарелых, он обнаружил, что пошел дождь, запахнул поплотнее плащ и поспешил к машине. Впереди его ждала очень долгая дорога. Визит к матери стал не единственной причиной, по которой Майкл поехал на юг, и сейчас он направлялся в Юго-Западную Вирджинию, в Форт-Джексон, чтобы встретиться с Руфусом Хармсом. Несколько мгновений Майкл колебался, раздумывая, не заехать ли ему к брату, поскольку Джон так и не перезвонил. Впрочем, его это не удивило. Однако путешествие, в которое он собирался отправиться, было довольно рискованным, и Майкл не возражал бы против совета и, возможно, присутствия брата. Но потом он покачал головой, сказав себе, что Джон Фиске — очень занятой адвокат, и ему некогда носиться по округу в погоне за дикими теориями своего младшего брата. Майкл решил, что должен все сделать сам.

Элизабет Найт как всегда поднялась рано, сделала на полу несколько упражнений на растяжку, затем отправилась на беговую дорожку, стоявшую в свободной спальне их с сенатором Джорданом Найтом дома в Уотергейте. Затем приняла душ, оделась, приготовила кофе и тосты и стала просматривать стенограммы, чтобы подготовиться к прениям на следующей неделе. Поскольку была пятница, судьи потратят часть дня на заседание, где проголосуют по делам, которые уже слушали. Рэмси проводил их по жесткому расписанию, и, к сожалению для Элизабет, дебатов на таких встречах почти не было. Рэмси суммировал основные детали каждого дела, устно высказывал свое мнение и ждал, когда остальные последуют его примеру. Если верховный судья оказывался в большинстве — как в основном и бывало, — он подводил итог. В противном случае это делал самый старший член суда среди большинства, обычно Мёрфи — будучи идеологическими противниками, они с Рэмси редко голосовали одинаково.