— Есть дела, в которые нельзя посвящать посторонних. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть и думаю…

— Бросьте! — прервал он меня, затем выудил из кошелька монету, положил ее на стол, расплачиваясь за пиво. — О какой обиде может идти речь?! В вас есть что-то такое, что вызывает доброжелательность, и мне захотелось вам помочь.

— Мир тесен, и может быть, когда-нибудь мы снова встретимся.

— Сомневаюсь. Сегодня я отправляюсь в Техас, а оттуда в Мексику. Вряд ли вам доведется побывать в тех краях. Удачи вам, сэр! И вспоминайте иногда, что сам Олд Дэт назвал вас гринхорном. И не дуйтесь на меня, я не хотел нанести вам оскорбления, а новичку не помешает быть скромнее.

Он надел сомбреро с широченными полями, до тех пор висевшее на стене, вскинул на плечо седло, взял ружье и направился к выходу. Но, сделав всего три шага, он обернулся, еще раз подошел ко мне и шепотом извинился:

— Не сердитесь на старика, сэр. Я тоже когда-то учился в университете и даже теперь с удовольствием вспоминаю, каким нахальным и самонадеянным мальчишкой я тогда был. Прощайте!

Не оглядываясь больше, он покинул пивную. Я смотрел ему вслед, пока диковинная и вызывающая улыбку прохожих фигура не исчезла в толпе. Мне хотелось рассердиться на него, я пытался вызвать в себе злость, но не мог. Почему-то старый вестмен внушал мне жалость. Он наговорил массу неприятных вещей, но при этом его голос звучал мягко, дружелюбно и убедительно. Все его поведение свидетельствовало о том, что он относится ко мне благосклонно и по-приятельски. Несмотря на свое внешнее уродство, Олд Дэт произвел на меня приятное впечатление, хотелось открыться и спросить его совета, но я не имел права вводить постороннего в курс дела, порученного мне, и только мне, хотя и сознавал, что такой опытный человек мог бы оказать неоценимую помощь в моих поисках.

Старик назвал меня гринхорном — я молча проглотил это прозвище: Сэм Хокенс так часто употреблял его, что я к нему привык и перестал обижаться. К тому же по натуре я не хвастун и умолчал, что уже побывал в переделках на Диком Западе.

Я положил локти на стол, подпер ладонями голову и в раздумье смотрел перед собой. Вдруг открылась дверь, и в пивную пошел… Гибсон собственной персоной!

Он остановился у входа и окинул взглядом посетителей. Я тотчас же повернулся к двери спиной, чтобы он меня не узнал. В моей голове мгновенно созрел план. В такую жару в пивных яблоку негде упасть, здесь тоже не было ни одного свободного места, кроме… кроме того, которое только что покинул Олд Дэт! И Гибсон, если он действительно зашел освежиться кружкой пива, неизбежно должен подойти к моему столу. Я уже предвкушал, какое потрясающее впечатление я произведу на негодяя, но мгновения шли, а он почему-то не появлялся.

Снова хлопнула дверь, я взглянул через плечо: Гибсона уже не было. Видимо, он узнал меня. Только успел заметить, что он быстрым шагом удаляется по улице. Я схватил шляпу, швырнул на стойку деньги за пиво и стремглав выскочил вон. Гибсон ушел направо, где толпа была гуще, явно рассчитывая затеряться в людском потоке. Он оглянулся и, завидев меня, прибавил шагу. Толкаясь и извиняясь, я продрался через человеческий муравейник и увидел его спину в узенькой боковой улочке. Метнувшись за ним, я увидел, что Гибсон заворачивает за угол. Он еще раз оглянулся, снял шляпу и приветственно помахал мне, что, признаюсь, ужасно меня задело. Я помчался за ним под градом насмешек, которыми меня осыпали зеваки. Полицейского нигде не было видно, а обращаться за помощью к кому-то из прохожих было бессмысленной затеей: никто не встал бы на мою сторону.

Добежав до угла улочки, я оказался на небольшой площади. Слева и справа в тесном ряду стояли маленькие домики, а напротив них утопали в садах великолепные виллы. Здесь тоже было довольно многолюдно, но Гибсона и след простыл, он как сквозь землю провалился.

На углу, рядом с входом в парикмахерскую, стоял негр, как мне показалось, из тех, что готовы весь день пялиться на прохожих. Наверняка он стоял там с утра и, безусловно, должен был обратить внимание на Гибсона. Я подошел к нему, вежливо приподнял шляпу и спросил, на заметил ли он джентльмена, выбегающего из улочки. В ответ негр оскалил в улыбке желтые зубы и сказал, тыча пальцем в сторону одной из вилл:

— О да, сэр! Я видел его. Он бежал быстро-быстро, прямиком вон туда!

Поблагодарив его, я поспешил к указанному дому. Сад окружала чугунная ограда, массивные ворота были наглухо закрыты. Минут пять я дергал ручку звонка, пока наконец негр-слуга не вышел ко мне. Я сказал, что у меня дело к его хозяину, и попытался войти, но он захлопнул дверь у меня перед носом.

— Я должен сначала спросить у господина. И если господин разрешать, я открывать дверь.

Он ушел. Десять битых минут я, как на углях, простоял под дверью. И вот чернокожий вернулся с ответом:

— Нельзя впускать, господин не разрешает. Сегодня двери на замке и никто не входить. Вам лучшей уйти подобру, потому что, если вы прыгать через ограду, мой господин стрелять в вас из револьвера, чтобы охранять свою собственность.

Обескураженный таким приемом, я не нашел, что ответить. Попытка ворваться в дом могла кончиться для меня плачевно: когда дело касается собственности, с американцами шутки плохи. Мне оставалось только обратиться в полицию.

Когда я, весь кипя от негодования, шагал через площадь, ко мне подбежал мальчишка с листом бумаги в руке.

— Сэр! — обратился он ко мне. — Подождите. Вы дадите мне десять центов за эту записку?

— От кого она?

— От джентльмена, который вышел вон из того дома, — ответил он, указывая не на виллу, которую я безуспешно пытался взять с наскоку, а в противоположном направлении. — Джентльмен написал записку и велел передать ее вам. Но вы сначала дайте мне десять центов.

Я вручил требуемую монету и получил записку. Мальчишка сразу же убежал, а я на странице, вырванной из записной книжки, прочитал следующее: