– Вернись! – Забежав по пояс в реку, заорал офицер. Вот – вот или голова, или белое платье должны были показаться из воды, но вокруг лишь едва колыхалась мутная гладь.

– Не могу, Илья Иванович, вернулась бы, да не могу! Уезжай, нельзя тебе оставаться, и меня не ищи. – Запыхаясь, прошелестел у уха женский голос, и в ту же секунду рядом с офицером взметнулся огромный чешуйчатый рыбий хвост. Мгновение, и мириады брызг из-под его тяжести заслонили все вокруг.

Богомолов искал девчонку пока окончательно не стемнело. Будто во сне метался он по берегу, нырял, в изнеможении садился на берег, скоро же вставал, звал девчонку, сложив ладони у рта трубой, шарил по вонючей тине в прибрежных кустах палкой. Искал у воды, под водой. Пусто. Под конец, не сумев объяснить ничего из уведенного и услышанного, убедил себя, что с дороги это все ему привиделось, и растерянный вернулся в деревню.

Прошла неделя. Днем любопытный офицер выспрашивал у словоохотливых баб деревенскую подноготную. Слушал истории об утопленниках: как жили, да где были перед смертью, какими их находили и когда. Одно к одному шло, что все убийства случались летом на полную луну. Находили убиенных в одном и том же месте: на берегу Шоши, точно, где офицер видел девчонку. Что до неё – никто из деревенских по описанию не смог назвать даже имя. Худых, темноволосых девиц было предостаточно, только вот все они в тот вечер или сидели дома, или были под бдительным присмотром. В реку же с того берега уже года два никто не ходил, даже утром на стирку – страшно.

«Почудилось, точно. Привиделось. Бес попутал, прости Господи» – убеждал самого себя Илья перед сном. Правда вечерами, смывая ледяной колодезной водой палящее солнце, он на секунду вспоминал раскинутые в стороны руки простоволосой девушки. Они так ясно рассекали в его памяти воздух, будто пытались вытащить и сделать явью давнее воспоминание. То ли танцы покойной матери – шутницы. То ли заигрывания Глафиры – сбежавшей его невесты… Очнувшись, Илья вытирал капли, бежавшие по подбородку, и от навязчивых мыслей отмахивался. Всё от лукавого. К концу недели он наконец толкнул калитку той странной избы на Низовской окраине, рядом с которой находили утопленников. Во дворе его как будто ждали внимательные карие глаза.

– Чай, Илья Иванович к нам пожаловал, – женщина лет пятидесяти перебирала во дворе туесок смородины. Левая рука с синими кончиками пальцев застыла с горстью ягод. Мокрые светлые пряди волос выбились из-под набойчатого платка, надетого без берестянки, и прилипли к вспотевшему лбу. Щеки – гладкие, но тусклые, больные. Фигурка ладная, но будто сухая. В девичестве женщина явно слыла красавицей, но сейчас пышный цвет буквально смывало с её лица и тела смертельной тоской.

– Здравствуйте, я к вам…

– Заходи, батюшка, заходи, – женщина пошарила рядом с собой свободной рукой по лавке, проверяя, есть ли место рядом, и знаком пригласила Богомолова сесть.

«Слепая что ль?» – подумал он.

– Слепая, слепая. Дивится нечему, отец мой, неужто тебе в деревне не сказали?

– Не сказали, – Богомолов недоверчиво всмотрелся в глаза женщины: пустой, обращенный не к свету, а к звукам взгляд. Точно слепая. – Вы – Нина Ковалева?

– Я.

– А муж ваш? – Богомолов огляделся: изба деревянная в три окна, сенца, двор, амбарчик. Издалека было видно запустение в хозяйстве, отчаянно латаемое женской рукой. Двор едва держался, в маленьком хлевишке от силы поместилось бы три овцы.

– Гей, давненько, я смотрю, обо мне народ не справлялся. Муж мой, Иван Ковалев, года два, как умер.

– А живете с кем?

– С Варюшкой, дочерью Ванечки от первой жены, тоже покойной. Хорошая девочка, хозяйственная, добрая, тихая. Семнадцать лет ей вот исполнилось.

Она замолчала. На серый подол холщового сарафана из сжатого кулака закапал черный ягодный сок. Богомолов, хотел было сказать про сок, но что-то под ногами бабы Нины блеснуло на солнце. То ли монета, то ли пуговица.

– Ой, слепая, что натворила, а! – Хлопнула себя по коленям баба Нина и принялась на ощупь вытирать рукой с подола ягодные струйки.

– Где падчерица ваша? Варвара? Вам бы руки помочь вымыть, – Богомолов решил воспользоваться случаем, но не тут – то было.

– Варя моя в лесу, не надо никого звать, сама слажу. Не впервой. Не серчай, Илья Иванович, но рассказывать мне нечего. Про тех утопленников ни сном, ни духом. Сам видишь: хотела б видеть, да не могу. – Баба Нина кое – как утерла руки, отставила ягоду и босыми ногами зашлепала к избе.

Богомолов наблюдал за ней. Всё здесь было тихо, тяжко и смирилось с положением слепой вдовы с падчерицей на руках. Только вот непростой быт баба Нина держала в маленьких кулачках уверенно и крепко, мужику тут места не было. Словно в подтверждение неожиданно поднявшийся холодный ветер хлестнул унтер – офицера по щеке. Он опомнился, поковырял носком катаного сапога землю, там, где блеснула монета. Из серой пыли показался металлический бочок медной пуговицы. Такие пришивают в армии на шинели. Странно. Богомолов поднял бледно – розовую натертую пуговицу и осмотрелся. Взяться с мужских одежд ей в этом женском царстве неоткуда. Вздохнул: «Значит, врет».