Каламатиано прошел мимо знакомого подъезда, двинулся снова к Камергерскому, а по нему на Тверскую и, уже вывернув на Тверскую, заметил, что «гимназист» неотступно следует за ним.

В Военконтроле решили сменить Брауде на этого «гимназиста». Но почему Синицын его не предупредил? Они договорились, что о таких вещах оповещение будет самое срочное и по всем каналам. Но может быть, этот бородач а-ля Троцкий из другой конторы? Из ВЧК, к примеру? Но зачем чекистам тратить время на слежку за Каламатиано? Он что теперь, опасный преступник?..

Ксенофон Дмитриевич извозчика брать не стал. «Гимназист» уже доказал, что легко справляется с такими проблемами. Каламатиано вспомнил, как ушел прошлый раз от Брауде, но второй раз этот трюк не пройдет, да и этот филер поумнее капитана, он в дом, на этажи не полезет. Ксенофон вспомнил, что в Столешниковом располагается одна кондитерская, с директором которой он хорошо знаком, ибо не раз заказывал у него торты. Можно зайти заказать и сейчас, а из кабинета директора можно черным ходом выйти во дворы, которые выводят на Большую Дмитровку. Это хорошая мысль. Только как же зовут этого директора? Он такой полный, сливочный, с большими мармеладовыми губами, но как же его зовут? И имя тоже какое-то сахарное… Да, правильно, Захар. Захар Терентьевич.

Каламатиано спустился вниз по Столешникову, зашел в кондитерскую. Еще год назад витрины ломились от конфетной разносортицы, пышные торты с затейливыми кремовыми узорами притягивали взоры покупателей. От этого богатства почти ничего не осталось. В витрине в вазочках стояла дешевая помадка да остатки французской карамели. Остались лишь старые запахи корицы, ванили и мяты. Пожилой продавец с бабочкой на шее обратил на него свой грустный взор.

— Я к Захару Терентьевичу, мы договаривались… — Да-да, пожалуйста, проходите! — продавец впустил его за прилавок, открыл дверь, которая вела внутрь, в подсобные помещения. В зеркалах витрины он увидел, как заволновался «гимназист», не зная, что делать: объект уходил из его поля зрения.

Каламатиано прошел по коридору, который вел к директорской двери, но прошел мимо его кабинетика, спустился вниз, во двор, огляделся и быстро пересек его, через минуту выскочив уже на Большую Дмитровку. «Гимназист» пока не появлялся, но, судя по его нервно-энергичному виду, он не станет сидеть и ждать у. моря погоды, он выяснит, к кому пошел посетитель и где черный ход. Поэтому он может появиться через мгновение и тогда уже выспится в грека мертвой хваткой.

Ксенофон Дмитриевич почти бегом добежал до дома, где жила Аглая Николаевна, снова оглянулся: слежки за собой он не обнаружил. Нырнул в полутемный старый подъезд, в воздухе которого витал странный запах французских духов, взлетел на второй этаж, отдышался, слушая, не хлопнет ли следом дверь. Он уже хотел постучать, но внизу раздался скрип. Кто-то вошел почти следом за ним. Несколько секунд вошедший не двигался, точно осматриваясь и привыкая к полумраку, потом не спеша двинулся к лестнице.

Значит, «гимназист» все же разгадал его маневр и наблюдал за ним из какой-нибудь подворотни, боясь вспугнуть. Прошляпил его Ксенофон, недооценит.

Каламатиано на цыпочках, бесшумно поднялся на этаж выше, выглянул в пролет лестницы. Он увидел лишь руку и готов был поклясться, что эта рука явно принадлежала даме.

Шаги гулко отдавались в подъезде, и через мгновение, когда неизвестный поднялся на одну из лестничных площадок, Ксенофон Дмитриевич смог увидеть и его профиль. Каково же было удивление Каламатиано, когда он узнал чудный профиль Аглаи Николаевны. Она тащила тяжелую сумку, поэтому и поднималась очень медленно. Видимо, ходила на рынок или выстояла длинную очередь за костями, которые большевики не стеснялись продавать в своих магазинах и получать за них деньги.

Аглая Николаевна поднялась, остановилась у двери и начала рыться в сумке, ища ключ. Ксенофон Дмитриевич спустился к ней. Она подняла на него глаза, вспыхнула и несколько секунд ничего не могла вымолвить, потрясенная его неожиданным появлением.

— Я проходил мимо и решил вот заглянуть, — смущаясь не меньше ее, пробормотал Каламатиано.

— Вы, наверное, давно ждете? — опомнившись, проговорила она, засуетилась, снова принялась искать ключ, потом долго не могла попасть им в замочную скважину. Наконец они вошли.

Ксенофон Дмитриевич забрал у нее сумки, отнес их на кухню. Вернулся. Она все еще стояла в прихожей, точно боялась войти в собственную квартиру. Каламатиано подошел к ней, обнял ее и сразу же поцеловал. И она тотчас кинулась к нему на шею, затрепетала, прижавшись всем телом, и он почувствовал, как ее бьет озноб. И это нервное электричество тотчас передалось и ему. Они оба вспыхнули и, объятые страстью, уже не могли расцепить рук. Еще через секунду, не сказав ни слова, они оказались в спальне, но взгляды, жесты, движения губ лучше объяснили ту великую жажду, каковую они не могли более переносить.

Прошел, наверное, час или чуть меньше, они молча лежали, по-прежнему крепко обнявшись, когда раздался резкий стук в дверь. Каламатиано вздрогнул, удивленно посмотрел на Аглаю Николаевну.

— Не тревожьтесь, это соседка. Она всегда так громко и резко стучит. Просила меня купить ей соли, а соли в магазинах нет. На рынке же я не стала покупать. Дорого. Она еще постучит и уйдет.

И точно, через минуту стук прекратился, послышались шаркающие шаги и хлопнула дверь.

— Я вам снова тушенки и кофе и чая принес, — вспомнив, сказал Ксенофон Дмитриевич.