Ева умолкла и победно нас оглядела.

– Очуметь, – сказал я. – Это очень похоже на моего Гагуса. Только я не верю, что живого человека можно вот в такое превратить, каким бы мастером магических пыток ты не был.

Ева пожала плечами.

– Опять забыл, что ты живешь в выдуманном мире, малыш?

– В тысячный раз выношу протест, – сказал Лукась. – Ваши религиозные воззрения слишком разрушительны для моей нравственности и морали.

– Протест принимается, – привычно кивнула Ева.

– Мне кажется, – сказал Акимыч, – раз уж мы все равно собираемся бежать, то перед побегом неплохо бы провалиться в канализацию и напоследок пощупать этого вашего Гагуса за вымя. Сколько эта бальма сейчас на ауке стоит?

– Примерно золотой за грамм, – сказала Ева, – правда, это без аукционных налогов. В Антии – сильно дороже, там со снегом напряженно.

– Ого, – сказал Акимыч, явно подсчитывая что-то при помощи уставленных в потолок глаз и загибающихся пальцев. Если этот ваш покой потянет хотя бы на тысячу килограммов – это же миллион! Сколько может весить комната целиком из бальмы?

– Без понятия, – сказала Ева, – но вообще бальма не самый тяжелый материал. Ты раньше времени-то не облизывайся, ее сперва найти надо. И почему-то мне не кажется, что это будет делом столь же простым и приятным, как прогулка по заднему дворику.

Меньше всего на свете я планировал снова в этот вечер лезть в канализацию, и уж точно не с восторгом предвкушения, но именно его я в этот момент, как ни странно, испытывал. Мне, как и Акимычу, тоже ужасно захотелось миллион. До того, как миллион сомнительно замерцал нам издалека, я и не чувствовал, насколько на самом деле раздавлен грузом финансовых проблем, да еще и придавившим не только меня, но и всех моих друзей. И хотя я понятия не имел как мы будем ловить Гагуса, стращать Гагуса и вытягивать из Гагуса те секреты, которые он сумел не доверить даже лучшим палачам своей эпохи, я все равно ощущал настоящий охотничий азарт.

Лукася с Хохеном мы решили оставить дома, так как было совершенно непонятно как вытаскивать Хохена из люка – скобы его определенно не выдержат. Лукась совершенно не возражал против такого решения и пообещал, что зато успеет за это время «достойно экипироваться для продуманного побега». Хохен не возражал тем более. Мы старательно облачились во все самое драное и грязное, хотя я так и не решился снова надеть вещи из мешка – понятно, что новая одежда скоро будет выглядеть точно так же, но я просто не мог заставить себя прикоснуться к этим вонючим тряпкам. К счастью, далеко тащиться в этих обносках нужды не было. Ближайшая канализационная решетка имелась прямо перед отелем, и решетку эту, кажется, надежно вделанную в мостовую, Гус выворотил одним движением вместе с парой булыжников.

– Цемент старый, – снисходительно пояснил он в ответ на наши восхищенные взоры. – Песок уже, считай.

Мне доверили нести походный фонарь из дорожных запасов Лукася, остальные вытащили из инвентарей копья, посохи и шпаги. Наш маленький грозный отряд энергично шлепал по канализации, как будто мы имели хоть какое-то представление о том, куда нам надо идти.

– Мне кажется, – сказал я где-то через час, – что он нас сам найдет, если вырубить фонарь и тихо присесть, не гремя железом.

– Мне кажется, – еще через час сказала Ева,– что запах тухлой рыбы останется со мной навсегда. Где эта твоя гигантская сопля?!

Я снова зажег фонарь и, глядя сквозь его разгорающееся пламя на задумчивые лица друзей, попробовал размышлять.

– Вообще он был ранен, то есть, отравлен. Во всяком случае он чрезвычайно громко страдал. Может быть, у него здесь есть какое-то свое логово, в которое он забился и зализывает раны. Или еще как-нибудь восстанавливает здоровье. Физическое и душевное.

– Прекрасно, – сказала Ева, – то, что всегда хотелось: как следует пошляться темной ночью по канализации без схем и плана.

– Вообще днем тут не сильно светлее, – вступился я за виванскую канализацию. – Есть еще одна идея: когда мы с Гагусом расставались, он очень громко стонал и… э… столь же громко испускал газы.

– Ага, – сказала Ева, – страдал метеоризмом.

– Голубков пускал!– хихикнул Акимыч.

Гус тоже сказал, что делал Гагус – простым и четким матросским языком.

– Ну, в общем, да, – сказал я. – Может быть, если мы дальше пойдем тихо-тихо, то мы сможем услышать его издалека, если он все еще… страдает. И визжал он тоже громко.

Потом было бесконечное блуждание по тоннелям. Сперва я шел впереди, потом в фонаре совсем закончилось масло, и я потихоньку переместился в арьергард. Шел, пялился на подсвеченные зеленым, энергично работающие лопатки Гуса и думал не пойми о чем: мысленные образы сплетались и расплетались в такт ходьбе, я и сам не понимал, о чем я грежу на ходу и вообще, похоже, я отравился здешними миазмами до галлюцинаций. Мне мерещились лица, выступающие из пятен плесени на мокрых стенах, я видел рощи, башни и яростные конницы, галопирующие быстрыми тенями по потолку, видения эти были окрашены далеким заревом костров и откликались тихими жалобными криками птиц.