Эди. «Мама отходит после родов. А что произошло?» – испуганно спросила девушка. Эди неловко посмотрел на Мэри.

«Только, пожалуйста, отнесись к этому спокойно. Хотя я зная, что это тяжело, почти невозмо» -сказал Эди. Мэри замерла от страха. Что то случилось, она это поеяла из слов нежданного гостя.

«Тим, Дейр

заносите» – сказал

Эди, и двое здоровых, незнакомых мужиков, немного смущаясь, затаскивали в дом тело Бена.

«Что с ним? Он, как и всегда, мертвецки пьян?» – спросила Мэри. Из комнаты вышли все: три брата, и Лиз, самая младшая до рождения Оливии. Они уже привыкли к пьянкам отца, поэтому сейчас молча стояли возле двери в небольшую комнату, которая считалась для них спальней. «Нет, Мэри. Он вовсе не пьян. Он мертв» – произнес

Эди. «Мертв? Но…» – Мэри просто замерла от ужаса. «Перебрал малость и сцепился с местным заводилой Джо. Мы пытались их разнять, но ничего не выходило. Они дрались около часа, и казалось все, конфликт исчерпан. Но Бен, выходя из кабака, полупьяный и злой, споткнулся о порог. Он так неловко упал, что сломал себе шею.» – произнес

Эди, и немного помолчав, добавил: «Я очень сожалею». В доме Сьюзен началось такое. Это тяжело объяснить. Отец, так глупо умерший, и больная мать, тяжело отходящая от шестых родов. И пятеро детей. Пятеро, потому что Оливия еще ничего не понимала. Она спокойно спала на руках Лиз. Сколько горя и слёз было пролито несчастными. Умер не только отец семейства, умер человек, который, пока единственный, мог их содержать. Вскоре четверо мужиков, живущих по соседству, несли ими же сколоченный гроб. Похоронная процессия была весьма небольшая. Больная, еле держащаяся на ногах, Сьюзен, изнемогающая не только от болезни, теперь к ее болезни добавилась скорбь, о смерти мужа, о том, как и кто теперь будет содержать столь немалое семейство?, да шестеро детей. После похорон Сьюзен слегла полностью. Бедная Мэри, теперь на ее руках оставались пятеро детей, да больная мама. Жить бедному семейству было не на что, и Мэри, убитая горем и нищетой, просто не знала что делать. В то время, в местном порту, нанимали мужиков на разные работы. Мэри пришла в порт, и подошла к смотрителю: «Простите, у вас не найдётся для меня работы? У нас недавно умер папа, Бен, он был рыбаком, а мама, тяжело перенесла роды, после его смерти совсем слегла. Я осталась одна, кто может в нашей семье работать. Мне просто необходима работа, у меня больная мама, и пять братьев и сестёр.» – сказала Мэри смотрителю. «Работа. Да ты вообще представляешь, о чем ты меня сейчас просишь? Не каждый мужчина здесь выдерживает, а ты хочешь работу?» – смеясь ответил смотритель. «Пожалуйста. Мне нужна работа, иначе мы просто умрем с голоду» – сквозь слёзы произнесла Мэри. Смотритель молча посмотрел на нее: ну как такая юная, хрупкая девушка будет справляться с тяжелой работой? Но слезы Мэри сделали свре дело. Надо сказать в то время всем было все равно до чужого горя, да и смотрителю даже выгоднее было, лишние рабочие руки. Вскоре Мэри, на ровне со здоровым мужиками, таскала тяжести, мела портовые дорожки, да и много ещё всякой работы легло на ее плечи. За детьми и больной мамой оставался смотреть второй после нее, брат Иден. Так время шло. Денег, что зарабатывала Мэри, едва хватало на пропитание, но хоть так, хоть не полностью в голоде. И вроде все было пусть и не хорошо, но и не очень плохо, пока, в одно утро, не умерла сама Сьюзен. Похоронив маму, Мэри совсем потеряла интерес к жизни. Полностью окунувшись в работу она пыталась забыться и о нищете, и о потере. Наконец в порт прибыл огромный Британский корабль. Рабочие, как и обычно, принялись мыть судно с наружи и разгружать багаж, и Мэри не отставала от них. «Осторожнее, Мэри. Трос не надежен, может оборваться. Давай лучше оставишь эту затею, а саму корму вымоет кто-нибудь другой» – крикнул Джек, один из рабочих, видя что Мэри собралась залезть на высокую корму, что бы ее помыть. «Я аккуратно, мне смотритель обещал, если ее вымою, двойную оплату, даже не представляешь как мне нужны эти деньги.» – крикнула Мэри, взбираясь по холодному, старому портовому тросу. Джек смотрел на нее с замиранием сердца, ведь то что делала она, черт возьми, это же очень опасно. Опасения Джека были не напрасны. И беда не заставила себя долго ждать. Рабочие, все до одного, собрались возле корабля. Кто-то кивал головой, кто молча смотрел. Наконец появился сам смотритель. «Что вы столпились здесь, бездельники?» – крича подходил он к собравшимся. Рабочие расступились, и перед глазами смотрителя открылась страшная, и даже более скажу, ужасающая картина: на самом краю портовой палубы, вся в крови, еле дыша и хрипя, лежала сорвавшаяся с кормы Мэри. Ее длинные, чёрные и густые волосы слиплись от крови, большие карие глаза, боже, вы бы видели эти искренние, чистые и огромные, карие глаза потихоньку мутнели. А из маленького, аккуратного носика и ровных, тонких губ сочились капельки алой крови. Никто ничего не мог уже изменить. Вскоре Мэри обрела покой рядом с любимым папой, Беном, и не менее любимой мамой, Сьюзен. Идену

шёл пятнадцатый год, и естественно он не мог уже содержать никого. Вскоре после похорон Мэри, он отдал Лиз и Оливию в сиротский дом, а сам, взяв с собой Тэна и Леда, оставшихся двух братьев, пошел к рыбакам. Надо сказать их судьба сложилась по-разному. Три брата, воспитанных в одной семье, в одинаковых условиях, и три разных судьбы. Иден, через три года, продолжил ремесло отца, до того он воспитывался в семье одного старого рыбака, и стал рыбаком. В девятнадцать лет он женился на дочери одного местного кожевника, и они прожили долгую, пусть и не богатую, но счастливую жизнь. У них было трое детей: сынок, красивый, немного полноватый Бен, и две дочери: черноглазая и очень красивая Сьюзен, и светловолосая, невысокая, но тоже не менее красивая, Мэри. Тэн, также попавший к одному из рыбаков, нашел свое призвание в плотничестве. Да, несмотря на свой молодой возраст, он был гениальным плотником. Вскоре заказы посыпались к нему со всех концов маленькой Ирландии, и через пять лет он был уже не то, что бы богат, но с неплохим достатком. Вот только подсел на игральный дом, где в одну из ночей, проиграв все свое имущество, повесился с горя на суку дерева, во дворе этого самого игрального дома. Лед же, ох уж этот Лед. Он стал моряком. И уже к двадцати годам его кругозор знал столько стран, сколько не сможет вместить целый учебник. Но, несмотря на свою красоту, а он, в отличие от немного сутуловатого

Идена, или суховатого Тэна, был очень красив: высокий, светло-русый, с голубыми глазами, так и не нашел себе счастья в любви. Что с ним стало ни знает никто, но поговаривают, что он закончил свои дни где-то в Мексике, в одной из больниц, сгорая в жару в свои неполные тридцать от страшной лихорадки. Но вернемся к Лиз и Оливии. Сиротские дома того времени не были вовсе идеалом. Нянечки, в своем большинстве, не любили детей, и работали там за зарплату. Редкая нянечка могла с любовью подойти к чужому ребёнку, именно поэтому очень часто там раздавались крики нянечек и вопли малышей. Дети постарше не просто жили в сиротском доме, нет, они работали, что бы не лишиться пропитания. Но питание было настолько скудным, что, порой детям, бедным сиротам, просто не хватало сил выполнять изнурительные работы. Дети же поменьше, кто не мог работать, просто содержались там до шести-семи лет, пока не достигнут возраста, в котором вполне можно выполнять работы. Ну или пока кто-нибудь не усыновит бедняжек. Вот и Лиз, а ей шёл девятый год, содержали там не по доброте душевной. Ее обязанностью было наведение порядка во всем сиротском доме. Ох, этот сиротский дом. Два этажа, по шестнадцать комнат на каждом. И вот это всё убирала Лиз. Когда же она не успевала, то ее строго наказывали. Сколько раз бедная девочка оставалась, и без того скудного, ужина. Оливии же не было и года. Наконец, в одно весеннее утро, к порогу сиротского дома подъехала огромная карета. Не молодая, лет пятидесяти, женщина, в огромном длинном розовом платье, интересной круглой шляпке, коричневого цвета, и больших очках, вошла в дверь сиротского дома. Богатая дама прошла по длинным коридорам, и наконец остановилась возле маленькой, бедной девочки. «Сколько тебе лет, моё дитя?» – спросила она у Лиз. «Скоро будет девять» – скромно ответила девочка. «Скоро девять, да ты совсем большая» – улыбнувшись произнесла неожиданная гостья. Она ещё раз окинула своими огромными очками девочку, и двинулась в самую глубь коридора, где, за большой коричневой дверью, сидела в своем кресле и что-то вязала, сама мадам

Салони. Мадам Салони

была директором сиротского дома. Не высокого роста, с приятной полнотой, огромным носом с бородавкой, при этом лет пятидесяти, она была настолько строга, что сами нянечки боялись её. Вот к ней и шла неожиданная гостья. Вскоре дверь в кабинет мадам

Салони распахнулась, и гостья вошла внутрь. «Здравствуйте, мадам

Салони. Меня зовут Клеа, я уже, как видите, не молода, но при этом имею неплохое состояние. Я, конечно, могла бы нанять прислугу из старших девочек, или совсем взрослых женщин взять, но наверняка у них у всех окажутся очень строптивые характеры, или ещё чего хуже, куча вредных привычек. Здесь, в вашем сиротском доме, я приглядела нескольких девочек, от восьми, до двенадцати, лет. Я бы хотела купить их у вас» – произнесла Клеа. Мадам Салони

встала из кресла, и подошла к гостье. «Вы сами представляете о чем меня просите? "– спросила она. Клеа

молча улыбнулась, и немного помолчав ответила:»

Поверьте, девочкам будет лучше у меня, да при том я могу вам столько заплатить, сколько вы не заработаете здесь за всю оставшуюся жизнь» – гостья еще раз улыбнулась.

«Вы вообще в своем уме?» -продолжила деректриса, и помолчав добавила: «А если вдруг кто спросит, где девочки? что я отвечу?» – сказала мадам

Салони. «Скажите что они умерли от скарлатины, например. Ну или еще от какой либо болезни. Разве будет кто то проверять? Поверьте, я заплачу вам столько, что вам больше не придется работать ни где и не кем, вообще» – ответила

Клеа. Мадам Салони глубоко задумалась. Жажда денег, вот что сейчас брало верх над ее разумом. Вскоре в её руках лежал чек, с настолько огромной суммой, что мадам

Салони могла и сама уже нанять себе и прислугу, и кого угодно, при этом обеспечить себе безбедную старость. Лиз, вместе с еще девятью девочками, были посажены в огромную карету. Вы бы видели сколько горя и слез испытывали девочки, прощаясь с подругами, или родными братьями и сестрами. Бедная Лиз, она рыдала и не хотела отдавать из рук маленькую Оливию, но чего она могла сделать? Не один человек, у которого есть душа, не сможет смотреть равнодушно на то, как из рук восьмилетней девочки вырывают ее маленькую сестрёнку. Как малышка громко плачет, и тянет маленькие ручки к старшей сестре, а сестра, дико вопя, пытается хоть на секунду ещё удержать в своих руках малютку. Не один человек, но не в этом сиротском доме. Нянечки стояли с таким каменными лицами, что казалось им все равно и до воплей Лиз, и до плача, громкого и душераздирающего, Оливии. А Клеа и мадам Салони смотрели на это, и молча улыбались. Вскоре Лиз, и ещё девять девочек, были посажены в карету, и двинулись в сторону севера, в небольшой городок Халент.

Карета летела по улицам Саронии, того городка, где был приют. Дома, в своём большинстве маленькие, и немного неуклюжие, пролетали перед глазами девочек. Вот уже показалась и дорога, оставляя позади как сам городок, так и прошлую жизнь сироток. Через шесть часов девочки прибыли в Халент, карета остановилась во дворе огромного, трехэтажного, и очень красивого дома. Девочки вошли внутрь. Боже, словно свет осветил глаза их. Лучи света, врываясь в огромные двустворчатые окна наполняли собой холл, а богатая мебель казалась им такой необычной, как из красивой сказки. «Нет, нет, вы будете жить не здесь. Здесь живу я, и моя собачка