«Можно наспех наказать одного, двух, трех виноватых, — справедливо замечал читатель Л. Новиков из Москвы. — Но исчезнет ли от этого само явление — ненаказуемая служебная бездеятельность? Говорят, понять — значит простить. Думаю, не всегда. Иной раз понять — это и значит с умом, основательно взяться за искоренение тех препятствий, которые еще мешают нам жить и работать».

В одном из читательских писем рассказывалось: в городе их тоже произошла беда, связанная с аварией теплоцентрали. Лопнула труба. Под тонкой коркой асфальта образовалась глубокая вымоина с кипятком. В нее провалились люди.

Еду в этот город.

Выясняю: тепловые сети, общая протяженность которых сто двадцать три километра, спроектированы здесь еще в 1951 году. Через год вступили в строй. А еще через десять лет, в начале шестидесятых, обнаружилось: спроектированы они неправильно. Порочно. Скоро начнут рваться. Во-первых, предусмотрена была так называемая бесканальная прокладка: трубы заложены не в железобетонный канал, а непосредственно в грунт, и притом в грунт песчаный и влажный. Во-вторых, в качестве термоизоляции применен был диатомовый кирпич. О том, что кирпич этот создает коррозию, в трубах от него образуются дыры, тогда еще не знали. Находился под рукой, строителям удобно — вот проектировщики и сказали: «Ладно, берите». А можно или нельзя было его применять — не проверили. Или не могли в тех условиях проверить — много лет прошло.

Чтобы понять, какой размах приняла порча труб под улицами города, назову лишь одну цифру: в 1979 году трубы лопались сто шестьдесят девять раз. То есть чаще, чем раз в три дня. Ясно было: тепломагистрали в городе необходимо менять. Не латать, не чинить, не штопать — это мало что даст. Нет, старые сети необходимо ликвидировать и проложить новые.

Делалось ли что-нибудь в этом направлении? Кое-что делалось. В год заменяли примерно три — три с половиной километра труб. Достаточно простой арифметики, чтобы прикинуть: продолжаясь такими темпами, реконструкция тепловых сетей продлится лет сорок. Но если хоть раз в год один из тех ста шестидесяти девяти порывов приведет опять к образованию под тонкой коркой асфальта вымоины, ямы с кипятком и прохожий на эту корку наступит… Словом, что говорить, руководителям районного энергетического управления, в чье ведение входит предприятие «Тепловые сети», впору было караул кричать, бить тревогу, со всей остротой и определенностью ставить вопрос об истинном положении вещей перед городскими организациями, перед Министерством энергетики и электрификации СССР.

Спрашиваю начальника этого управления: «Очевидно, вы так и ставили вопрос, объясняли товарищам: положение чрезвычайное!» «Нет, — говорит, таких документов я не знаю». «Да почему же?» — «А какой смысл? Все равно не было реальных возможностей исправить положение».

«Вы говорите в своей статье о культурной работе, — пишет читатель Н. Кузин из Новосибирска. — А знаете, с чего она начинается, культурная работа? С умения, мужества, если хотите, смотреть на вещи открытыми глазами, видеть их такими, каковы они есть. Ибо вслепую культурно работать нельзя. Но вы знаете, как несладко приходится порой тем, кто позволяет себе, особенно в присутствии непосредственного начальства, открыто говорить об истинном положении вещей на вашем предприятии? Его тут же назовут «нереалистом», намекнут, что он просто-напросто невоспитанный человек, ведет себя дурно, бестактно, неприлично, невежливо… Впору прямо-таки сгореть со стыда…»

Верно пишет товарищ Кузин. Бывает так… Реалистом иной раз считается не тот, кто видит реальное положение вещей, требует принять необходимые меры для его исправления, а тот, напротив, кто «из чувства реальности» реальность не видит. Не хочет видеть. Опасается видеть. Закрывает глаза…

Понимаете теперь, что именно стоит иной раз за упорным стремлением упрямой попыткой не выпячивать неблагополучное состояние дел, прятать под сукно тревожные сигналы? Нет, не элементарная защита чести мундира, не бездумная халатность, не беспричинное равнодушие, не природная черствость — хуже. Страх перед своим собственным делом, перед своей собственной работой, неверие в то, что работу эту удастся как надо выполнить, превозмочь.

Но вот что опасно: боясь собственной работы, люди эти почему-то не боятся тех последствий, к которым их бездействие способно привести.

Тяжелое состояние тепловых сетей в городе, о котором идет речь, казалось, должно было держать всех работников этой системы в постоянном мобилизационном состоянии. В постоянной готовности. Чтобы такая была выучка, такая натренированность, такая хватка и умение, такой автоматизм, когда малейшая угроза несчастного случая тут же будет устранена, локализована, обезврежена. А как же иначе? Бракованные трубы нельзя, допустим, враз заменить. Но пользоваться ими так, чтобы при всех условиях люди не гибли на улицах города, наверное, все-таки можно? Необходимо? Обязательно? А как же иначе?!

Но нет. Самообман не бывает обычно от «сих» до «сих». Вот здесь, до этой черты, я зажмурюсь, на все закрою глаза, а отсюда, наоборот, буду чрезвычайно зорок, внимателен, во всеоружии. Так что-то не получается. Раз облегчив себе жизнь, вообще привыкаешь жить беспечно и безответственно.

И когда в дежурные службы города поступил сигнал о том, что на одной из улиц над асфальтом клубится пар и необходимо принять самые срочные меры, оказалось, что городские службы к этому совершенно не подготовлены. Беда, а которую специалисты обязаны были всегда ждать, предвидеть, уметь предотвратить, грянула словно гром среди ясного неба.

…С каким удовлетворением мы встречаем обычно сообщение, что «меры приняты», виновные строго наказаны, — пишет в редакцию москвич Ю. Н. Хотеев. — А я читаю и, грешным делом, думаю: эти, наказанные сегодня, тоже ведь когда-то с удовлетворением читали о принятых где-то мерах, о наказании виновных. Других-то всегда наказывают поделом! Но о том, что сами они тоже за что-то отвечают, — мысли такой не возникало. Почему? Отпетые нарушители? Да нет? просто не предвидели по бескультурью всех последствий своего собственного служебного бездействия. Да еще твердо знали: у них-то как раз есть веские причины, есть вполне извиняющие их объективные обстоятельства. Всегда ли мы умеем вовремя — пока еще не поздно, пока не грянула беда распознать истинную цену этих вот объективных обстоятельств?