Так что творческая жизнь била ключом. Я жила в вагончике, отмечалась раза два в неделю. На выходные приезжала в Москву. Дочери говорили, что я в командировке, ее воспитывала мама.

– Здесь, в Москве, не было пересудов, подлостей по отношению к вам? Как вас встретили дома?

– После судимости Союз кинематографистов меня из своих рядов исключил. Когда я вернулась, Алексей Баталов похлопотал, и меня восстановили сразу. А на телевидении - не помню - ходила я восстанавливаться или нет, но больше я там не работала. Зато оказалась в Экспериментальном театре Геннадия Юденича. И там "болтала ножками". Ввелась в спектакли "Оптимистическая трагедия" на роль матери, в "Вестсайдскую историю" - на роль какой-то бандерши. Юденич все переделал, переиначил: мы танцевали, бегали, крутились-вертелись, по четыре часа в день стояли у станка. Было безумно интересно. Я ему благодарна, ведь он "подтянул" меня после всех потрясений. Но он подолгу работал над каждой пьесой, по нескольку лет, и так измордовывал актеров, что им все надоедало. Это была настоящая дрессура. Но я бы, наверное, так и оставалась у Юденича до тех пор, пока театр не распался, если бы меня буквально не выкрал Вадим Глебович Псарев.

– А кто такой Вадим Глебович Псарев?

– Он был директором "Спортфильма". Еще до своего назначения на этот пост он говорил, что переманит меня в спортивное кино. Он все обо мне узнал: что у меня была авария, что я работала на заводе, а сейчас у Юденича. И нашел меня: "Ну что ты там до шестидесяти лет будешь дрыгать ногами? Приходи ко мне, и зарплата здесь лучше, и самостоятельности больше". И при этом напирал на то, что я прирожденный документалист.

– Вам понравилось спортивное кино?

– Очень. Там конкретные вещи. Берешь консультанта, он подробно рассказывает о своем виде спорта, ты его осваиваешь, снимаешь и затем сидишь за монтажным столом. Я снимала теннис, гимнастику, прыжки с трамплина, бокс. Запомнилась работа над фильмом "Бег ради жизни" о любительском беге. Мы объясняли, как надо бегать, как начинать в этом виде спорта, что нужно, чтобы не запороть ноги, какие дистанции полезны. Снимали марафон, который охватывал все Подмосковье. Ночевали с марафонцами в школах на матрасах. Интересно было: кто добежал, кто не добежал. Вот, например, запустили в марафон вегетарианцев, которых опекала знаменитая Стрельникова. Так они сошли с дистанции дня через два. Им надо было питаться мясом, чтобы силы укреплять, а они из-за этих экспериментов не выдержали нагрузки.

Снимала фигуристов Пахомову с Горшковым - их произвольную программу, обязательную. Использовали растяжки, стоп-кадры, ставили на стоп-кадрах стрелочки - куда плечо, куда нога повернуты. Консультант диктовал, я записывала, делали мультипликацию. С нами работали отличные аниматоры, которые рисовали шикарно.

А какие были операторы-моментальщики! Они четко схватывали каждое движение. Только крикнешь, они тут же нажимали на кнопку, и никаких провалов фокуса не было.

– А я до сих пор помню ваш фильм "Обучение плаванию грудных детей". Его в начале 80-х показали в рамках телепрограммы "Здоровье", и я испытал колоссальное потрясение. Сам еще был ребенком, но когда я увидел малыша, ныряющего за игрушкой на дно бассейна, - эти кадры запомнил на всю жизнь.

– Это мой любимый фильм. Я даже сделала дополнительную копию и сохранила у себя дома.

– А куда эти фильмы девались?

– Их покупали спортивные школы, различные общества. Заказов у нас очень много было, приезжали со всего Союза, покупали. Был создан огромный каталог нашей продукции.

А в пятьдесят пять лет я ушла на пенсию. Мне хотели выбить звание "заслуженного работника культуры", ничего не получилось. Но главное - я устала, да и здоровье уже было не то.

– Но сниматься тем не менее вы продолжали. За все годы работы кто из режиссеров или партнеров произвел на вас самые яркие впечатления?

– Мне нравился Калатозов. Он был очень мягкий режиссер, никогда не давил на актера, не заставлял работать механически. Говорил только: "Здесь помягче, здесь полиричнее". И получалось все легко. Удивительно! Я только окончила студию, еще ничего особенно не умела, не было никаких актерских навыков, а чувствовала себя, как рыба в воде. Это особый талант Мастера. Потому и наш фильм "Летят журавли" имел такой грандиозный успех.

А какая история у меня вышла с Пырьевым! Как говорят, "актер кладбище неиграных образов", так у меня это напрямую касается содружества с Пырьевым. И первая такая роль - Марютка в "Сорок первом". У меня было четыре кинопробы с Юрой Яковлевым, очень хорошие кинопробы. Григорий Чухрай очень хотел, чтобы играли именно мы. Он и Михаил Ильич Ромм отстаивали наши кандидатуры на большом совете "Мосфильма". А Пырьев был директором студии, и он стукнул кулаком по столу и воскликнул: "Будут играть Извицкая и Стриженов! И никаких разговоров больше!"

Я жутко расстроилась. Набралась нахальства, пришла к Пырьеву. Он принял. "Иван Александрович, я хочу сыграть Марютку. Я ее очень люблю и очень ее чувствую!" Мне казалось, что Изольда очень рафинированная, а Марютка должна быть проще. И на этом контрасте деревенской девки и лощеного офицера может возникнуть интересный конфликт. А Пырьев мне говорит: "А я хочу играть Говоруху-Отрока". И я заткнулась.

– И все же он вас запомнил и пригласил на одну из ролей в "Белые ночи".

– Да, и там уж он меня дрессировал! Я играла неотесаную бабку горничную Феклу - и все басом говорила, как у Гарина в "Мандате".

И все же с Пырьевым мне понравилось работать. Он очень своеобразный режиссер. И наш союз мог бы иметь продолжение. Он пригласил меня в картину "Братья Карамазовы", а я в то время ждала ребенка, и муж меня ни в какую не отпускал. Звонили и ассистенты, и сам Иван Александрович, но Сергей Павлович сказал, как отрезал. И все.

– Кем был ваш третий муж?

– Сергей Балатьев - режиссер, мы вместе закончили высшие режиссерские телекурсы, вместе попали на телевидение. Я пошла в "Экран", а он - в литературно-драматическую редакцию. Снимал спектакли, телефильмы.