И вот теперь он пересыпал в эту бутылочку прах и не выказывал ни тени отвращения. Прах при этом сыпался на пол.

Но рукастому парню было как-то не совсем по себе, своей полуулыбкой он как бы говорил: «Это не совсем то, чего я хотел».

Высыпавшийся на ковер прах Председателя нам пришлось собрать пылесосом, после чего водрузить ожерелье с бутылочкой, в которой упокоились останки Председателя, на мою шею. Я приподнимаю волосы на затылке, готовясь принять ожерелье. Я приподнимаю рубашку, готовясь принять моего парня.

Позже, пока мой самый рукастый парень дремлет в кресле, я убираю остатки Председателя обратно в урну, урну в ящичек, ящичек — в глубь стенного шкафа, точно в нору, в дупло, в гнездо, в могилу. В общем, туда, где я храню сумочки к офисным нарядам, клатчи с шипами, полосатые топики, юбку с разрезом и мягкие свитеры.

А как же похороны? Его семья? Мне просто интересно.

Первый платеж от Председателя поступает ко мне на счет уже назавтра. Ожерелье начинает жечь через неделю.

— Вот, значит, как поживает моя вторая половина! — говорит Председатель.

Он стоит на диване, касаясь потолка, а потом спрыгивает и усаживается на пол.

— Как? — удивляюсь я. — Как вы здесь оказались?

— Ну, я же человек этого города, — отвечает он так, будто я не понимаю очевидного.

Я смотрю внимательно на ожерелье, потом поднимаю глаза на Председателя и спрашиваю:

— А вы можете исполнять желания?

— Я что, похож на джинна? — говорит он и растворяется в воздухе.

Мои парни постепенно привыкают к этому. К тому, что я внезапно замираю, уставившись на пустой стул. Или начинаю говорить сама с собой за обедом.

— Кажется, Председатель решил составить нам компанию сегодня, — объявляет мой парень-агностик и хрустит пальцами, умирая от желания поговорить о смерти.

— А он высокий? — спрашивает мой самый высокий парень. — Выше меня?

— Ну, почти, — отвечаю я ему.

— А ты ему рассказала обо мне? — спрашивает мой самый любимый парень, и я лгу ему в ответ. Если честно, я, конечно, ничего не рассказывала.

— Когда ты уже отвезешь меня в город? — жалобно спрашивает Председатель. — Ведь я же его дитя. А мы никуда не выходим и ничего не затеваем.

Я надеваю кроссовки и отправляюсь на пробежку в парк. Там он отвлекается на собак. Он безуспешно пытается погладить каждую.

Когда Председатель покидает меня на денек, я оставляю кроссовки в холле. Вся моя обувь разного размера.

Когда-то я подрабатывала у одной женщины, которой нужно было привести в порядок коллекцию обуви.

— Да, некоторые старые дамы ходят в туфлях, — объясняет мне Фаррен, — а она с ними живет.

— Думаю, я с этим справлюсь.

— Она ведьма! — предупредила Фаррен. — Если ты с ней справишься, я подброшу тебе еще какое-нибудь дельце из списка Матушки Гусыни.

Я расхохоталась, но Фаррен не шутила. Одна моя знакомая временная отработала несколько смен, отделяя творог от сыворотки — так Фаррен даже предложила ей пройти трехмесячную стажировку.

— Хватит с меня сыворотки, — ответила ей временная. — А не то я сама скоро свернусь.

Правда, потом я узнала, что ей свернулся вариант поинтересней — отправиться на запад и подработать в компании, которая поставляет пшеницу: отделять там зерна от плевел. Уверена, эта временная уже давно на пути к постоянству.

У дамы с туфлями оказалась огромная квартира с высоченными потолками, хоть и на самой окраине города. В самой дальней части гардеробной дама установила изумительный обувной стеллаж из бронзы. По форме он напоминал раковину наутилуса. Или рисунок полета ястреба, нападающего на добычу. Не сводя с жертвы глаз, он опускается за ней сверху по крутой спирали.

— Смотрите, ставить их нужно вот так, — объясняла мне дама, помещая в специальное углубление ярко-оранжевые лоферы. — И старайтесь располагать их в соответствии с цветом и высотой каблука. Попробуйте.

И она дала мне толику свободы действий, точно ангел инвестиций поделился своей добродетелью.

— Может, их расставить в соответствии с частотой использования? — спросила я.

— О, нет, я их вообще не использую, — рассмеялась она. — Для тех, которые я ношу, у меня есть другие шкафы.