— Вставай, вставай быстро! — зарычал Каурай, пока Богдан извивался на земле, силясь подняться.

К нему поспешил перепуганный Гриш. Он подхватил парня под локоть и попытался оттащить от чудища как можно дальше — туда, где отчаянно бесновалась Красотка, единственный путь к спасению. Умертвие бросило бесплодные попытки отодраться от дерева и, изрыгая из себя остатки внутренностей, заревело на всю округу.

Ей ответил еще десяток ревущих глоток.

— Уезжайте, уезжайте, чума вас побери! — кричал Каурай, отбрасывая бесполезный арбалет, и хватаясь за штыки. Но тут зов твари подхватили сотни ее сородичей, и во мгновение ока вся роща обернулась кромешным адом, заполненным множеством блестающих огней.

Богдан сидел в седле и пытался помочь Гришу вскарабкаться следом, но стреноженная кобыла не могла сделать и шагу. Чудовищный рык приближался, заставляя бедное животное отчаянно брыкаться и зубами рвать путы на ногах, мешающие ей спасти свою лошадиную жизнь. Пришлось Гришу скатываться на землю и, рискуя получить удар копытом, рубить веревки лопатой.

— А как же ты?! — тонким голосом заверещал он, когда лошадь освободилась.

Каурай сорвал повязку и посмотрел ему прямо в глаза. Сердце мальчика учащенно отбивало дробь, но когда Игриша взгляд столкнулся с правым глазом Каурая, оно на мгновение пропустило один удар и подпрыгнуло. Каурай ясно видел бледное, вытянувшееся лицо Игриша, залитое бледно-голубым сиянием. Мысль о том, чтобы пнуть мальчонку в лапы умертвий, бытовала в его голове лишь мгновение. Он отбросил ее.

Прикусив язык, Игриш взгромоздился на спину Красотке, и та, взрыхляя травянистую землю, бросилась прочь.

Одноглазому оставалось лишь надеяться, что сослепу они не врежутся в дерево. Неважно. Это уже их беда, и жизни обоих только в их руках. Он сделал все, что мог. Как обычно. А сейчас пришло время взяться за штыки.

Горячий Щелкун висел у Каурая на поясе, пробивал мрак рубинами пылающих глаз и выхватывал из темноты то одну, то другую оскаленную морду. Посеребренные лезвия штыков обливались гнилой кровью, закапывались во внутренности, рвали умертвий на части, разрезали плоть как масло. Твари не сдавались — водили вокруг смертельный хоровод, рычали на все голоса и пытались достать упрямого человечка когтями. Каурай укладывал их одного за другим, но на месте одной безумной твари неизменно вырастали две новых.

Путь Каурая уже устилал ворох отрубленных конечностей, вспоротых животов и отсеченных голов, когда верхом на метле появилась она. Мягко и плавно сошла с неба, словно спускалась по ступеням босыми ногами. Легкая и грациозная, лепесток на спокойном ветру. Из одежды на ней была только остроконечная широкополая шляпа.

Щелкун присвистнул и довольно защелкал челюстями:

Вот эту плоть я с удовльствием вкушу. Ради такого стоило поголодать месяцок!

— Зверь… — разошлись черные губы ведьмы, приветствуя одноглазого. — Безумный, безумный, безумный зверь. Почему ты не можешь просто пропустить один удар и закрыть глаза? Эта жалкая комедия закончится очень быстро. Я обещаю. Они не будут мучить тебя, если я не прикажу.

Каурай угрюмо поднял глаза и швырнул штык, целясь в сердце. Знал, что промахнется, но не мог не попробовать.

— Отойди, одноглазый, — наклонила голову ведьма, усевшись на плечи двух умертвий, словно на два стула. Метлу она положила себе на плечи. — Не мешай. Ты только оттягиваешь неизбежное.

— Как обычно, — выдохнул Каурай, пятясь в сторону могилы, усыпанной цветами. Земля гудела под его ногами. Приближалась орда.

— Эта несчастная душонка того не стоит. Она уже нарушила ваш треклятый Договор.

— Это не тебе решать, ведьма… — пробурчал одноглазый, всматриваясь в морды чудовищ, которые обступали его цепь за цепью.

— Прошу, зови меня Варва, — сладко потянулась ведьма, которую умертвия бережно поддерживали с четырех сторон, словно она была их богиней.

Человеческого в них осталось немного, но не признать под слоем тины и грязи вчерашних крестьян было невозможно. За остатки одежды держались твари поменьше, пыря в Каурая безжизненные глаза, скаля молочные зубы. Или пытаясь скалить то, что больше никогда не вырастет.

— Напрасно рискуешь, опричник, — закатила глаза ведьма. — Эта девушка уже сделала свой выбор. К чему это геройство? Уже слишком поздно — ритуал завершен. Теперь все окрестные болота свободны от тех, кто столетиями лежал на дне. Скоро здесь будут сотни умертвий, и они поднимут еще тысячи, которыми устилает себе путь армия Крустника.

— Зачем? — спросил Каурай. — Их вал накроет половину Пхеи. Они пожрут тут все, не пожалеют даже тех, кто долгие годы верно служил вам. Неужели вы настолько безумны?

— Люди Хлебны решили свою судьбу, — покачала головой Варва и погладила макушки двух умертвий, которые служили ей троном. — Предпочли стать острием копья, направленного чудовищу прямо в сердце. И не тебе винить их в этом. Это меньшее из зол, по сравнению с тем горем, что несет с собой Крустник.

— Замечательно, — сплюнул одноглазый. — Раньше вы убивали ради своих темных божков, а нынче к этому добавились размышления о меньшем из зол. Это вы что ли меньшее зло?

— Конечно. Ведь в каждом селении живет зло, позволяющее людям сводить концы с концами, растить детей и собирать урожай. Ни князь пхейский, ни князь феборский, ни сам Спаситель с высоты своего Престола даже не подумал бы о судьбе этих бедолаг. И они вынуждены думать о себе сами, привечать зло, приносить ему жертвы и взращивать в себе решимость пойти на жертву, чтобы отомстить за свое вековое унижение.