Вскоре и сосна, возле которой они сидели с Белым, и поляна, и холмы исчезли из виду. Вокруг тянулся лес – древний сосновый бор, огромный и дикий. Не будь узенькой, вертлявой тропинки под ногами – полное ощущение, что продираешься сквозь тайгу. А ведь всего час, и появится платформа, а там и касса, и зеленый вагон электрички. Одним словом, цивилизация. Что ж, пора привыкать к этой самой цивилизации.

Кстати, а какое сегодня число? Эх, не догадался у Белого спросить! Действительно, тут поначалу на него все коситься начнут. С чего бы это, подумают, у Константина память отшибло? Но хрен с ними, пускай думают что хотят. После того, что было в Корпусе, остальное ерунда.

И вдруг Костя вспомнил. Четырнадцатое июля. Каникулы в разгаре. Он перешел в девятый класс, отмотал месяц практики в трудовом лагере… Теперь, до сентября – свобода.

Так что все в ажуре, можно утешиться – память, похоже, вернулась. Но странное дело – ему казалось, что память эта вроде бы как и не совсем его. Словно все здешнее – школа, практика, черничное пятно на рукаве – случилось не с ним, а с каким-то типом из книжки. Или он, Костя, вспоминает сейчас когда-то уведенный фильм. Потому что четыре года в Корпусе – были. Как ни крути, а висят они за спиной мутным облаком. И здорово же он изменился, если своя собственная жизнь кажется фильмом! Ладно, со временем, наверное, пройдет.

А из придорожной травы глядели красными глазками спелые земляничины. Еще и там, и вдали – Господи, да сколько же ее! Костя то и дело нагибался. Ведь впервые за четыре года – земляника! Он уже и вкус ее забыл. Забыл, что такое жизнь. Ведь там, в Корпусе, была не жизнь, а муторное существование. Точно у крысы в норе.

Его передернуло. Крысы… То есть не крысы, а сгустки… Черные трещины мира… Гнилое дыхание из их пастей… И острые, беспощадные глаза… Где же они прятались там, в Корпусе? Да уж, наверное, всюду. И в Группах – невидимые, но от этого ничуть не менее страшные. Это ведь они, невидимые, наблюдали за новичком Костиком и устраивали ему одну подлянку за другой. Это ведь они насыщались, когда он лупил "морковкой" Рыжова. Это им была потеха – слушать ребячий треп в раздевалке спортзала, и не кто-нибудь, а именно они притворялись силовыми волнами на уроках Энергий… И уж без сомнения они засели на таинственном Первом Этаже. Первый Этаж… Да что же там творится, в самом деле? Ладно, крыс он видел в Дыре, на самой границе их владений, был под защитой могучих сил – а ведь все равно обволокла его сеть липкого, одуряющего кошмара. Что же тогда творится на Первом? Что там происходит с людьми? Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: странный, лиловый свет, струящийся ниоткуда, и множество людей, скованных невидимыми цепями, их извивающиеся тела, остекленевшие от ужаса глаза, а рядом, все ближе и ближе, черная шевелящаяся масса, и ничего уже нельзя поделать, и это не на минуту, не на час – навсегда! И там не просто какие-то чужие, незнакомые люди, нет! Там же Санька! Может, уже и Мишка Рыжов, и Царьков, и еще кто-нибудь. Именно на них сейчас уставились красновато-наглые зрачки. Но Белый к ним на помощь не придет – даже ему туда не пробиться. Впрочем, он и сюда не придет. Зачем? Он сделал свое дело – и ушел обратно во тьму, вытягивать кого еще можно, драться со сгустками… А сюда ему зачем приходить? Здесь жизнь спокойная. А так хочется снова увидеть его глаза, услышать негромкий голос… Не помощи в каких-нибудь новых бедах Косте хотелось, нет… Только встретиться с Белым вновь. Хотя бы всего один единственный раз. Но глупо об этом мечтать. Ведь Белый, можно сказать, солдат, и его место лишь там, куда пошлют. Так что придется жить без Белого. Жить с воспоминаниями.

И тут он вздрогнул. На мгновение ему показалось – там, впереди, на тропе стоит Санька! Васенкин! Точь-в-точь такой же, как и в тот отвратительный день, когда его забирали из палаты. Но сейчас он был уже не заплаканным, как тогда, а просто печальным. И еще – сквозь него виднелись стволы сосен. Кажется, он пытался что-то сказать, но не мог.

Все это длилось какую-то неуловимую долю секунды, потом исчезло. Тропинка была как тропинка, сосны как сосны, в белесом от жара и духоты небе все так же весело неподвижное солнце. И Костя не мог понять, почудилось ли ему, или…

Он ускорил шаги, потом едва не побежал. Несмотря на жару, его тряс озноб. Мысли в голове мчались с бешеной скоростью, сталкивались, дробясь на бесформенные частицы. Перед глазами плыли ослепительно-яркие синие круги, острые словно заточенные клинки.

Потом в мире что-то неуловимо изменилось. А может, не в мире, а в нем, внутри. Была чернота, чернота со всех сторон, но почему-то она оказалась ослепительной и жгучей, точно расплавленный свинец, и он плыл в этой черноте, в едких волнах, он задыхался и кричал, но никто не слышал его крика. Да он и сам не слышал. Волны вдруг сделались тяжелыми, стальными, они сдавливали грудь, и глухо трещали ребра, и невыносимая боль растекалась по жилам. И в то же время Костя знал, что идет по лесной тропинке, что сквозь кроны сосен пробиваются жаркие солнечные лучи, а из травы на него глядят спелые земляничины.

Потом вдруг все это кончилось. Он вышел на просеку. Та тянулась вдаль до сизого, расплывающегося в душном воздухе горизонта. Широкая, заросшая ежевикой и какими-то высокими – едва ли Косте не по грудь – травами, она казалась руслом высохшей реки. С обеих сторон, точно берега, ее ограничивали темные стены леса. А посередине торчали решетчатые столбы высоковольтки.

Теперь – прямым ходом до станции. Наверное, придется подождать электричку – они тут, кажется, редко ходят. Домой он доберется только к вечеру. Мама, конечно, устроит ему… Еще бы, целый день ребенок, некормленный, болтается неизвестно где. Кошмар!

Знала бы она, где ребенок болтался четыре года… Впрочем, она не узнает. Да и никто никогда не узнает. Такое никому не расскажешь. И даже не из-за того, что не поверят. Что не поверят – и ежу понятно. Подумают, что он просто лапшу на уши вешает. Или того хуже – пришьют ему какую-нибудь психоболезнь, засунут в больницу… Веселое дело… Но это даже не главное. Главное – если уж рассказывать, так все, без утайки. Как он был Помощником на Группе, как мечтал о Стажерстве… Как издевался над пацанами, давил их и мучил, а крысы-сгустки сидели где-то рядом и кушали.

Но все же, как он мог? Ну ладно, пускай давали Питье, из-за которого отшибло память о доме. Пускай он верил, что всю жизнь провел там, в Корпусе. Но память памятью, а вот совесть почему отшибло? Тоже Питье поработало? Хотя нет, нечего Питьем прикрываться. Не так уж сильно оно и действовало, кое-что он все-таки помнил. Хотя бы вот книги. В самом деле, там, в Корпусе, были книги. Обычные книги, из Реального Мира. Значит, крысы их не боялись. Знали, что вот сейчас объект прочитает, а спустя пару минут все забудет. А он – не забывал.