Позднее, когда мы вместе вздремнули и слегка улучшили своё настроение, я помогаю ей надеть тёплый вязаный свитер и мягкие спортивные штаны. Мы укутываем её толстым одеялом, когда она соскальзывает с кровати в кресло-коляску. Я нахожу её золотые серёжки-кольца и продеваю в её уши, потому что её руки слишком дрожат.

Выпрямляясь, я окидываю её взглядом.

— Как всегда сногсшибательна.

Мама искренне улыбается, причмокивая губами и закрывая тюбик её бальзама для губ с едва заметным цветом.

— Что ж, спасибо. Ты же, однако, выглядишь ужасно. Иди прими душ, укроти своё птичье гнездо и сними эту тряпку.

Я смотрю на свою винтажную футболку Мии Хэмм.

— Прошу прощения?

Мама улыбается и складывает руки на коленях.

— Я жду.

После быстрого душа и нанесения крема для усмирения кудрей, я натягиваю чёрные штаны для йоги и мешковатый красный свитер, который склонен сползать с одного плеча. Меня он безумно раздражает, но мама говорит, что это изысканно.

— Мой лифчик постоянно на виду.

Мама закатывает глаза.

— Ну серьёзно, кому из нас двадцать с небольшим, тебе или мне? В этом и смысл.

Я награждаю её суровым взглядом.

— Я не пойду на рождественский ужин, чтобы кого-то соблазнять, Джой Саттер.

Она издает пренебрежительный звук.

— Пошли, мой упрямый отпрыск. Пора посмотреть, как ты будешь страдать.

— Мама!

Хохоча, мама едет на инвалидной коляске передо мной. Я следую за ней, толкая коляску, когда её руки начинают уставать, и она складывает их на коленях. Как и в первый раз, когда я осмелилась пройти по коридору, шум усиливается, свет становится ярче. Мой живот скручивает нервозностью.

— Кажется, меня стошнит, — бормочу я.

— Глупости. Сделай глубокий вдох. Это рождественский ужин, а не Тайная Вечеря.

— А так и не скажешь.

Когда мы сворачиваем за угол, моё сердце подскакивает к горлу. Это какой-то рождественский взрыв. Свежие венки, свечи горят на всех доступных поверхностях. Рождественские песни, исполняемые на акустической гитаре, играют на фоне у озаренной звездами стене из стеклянных окон и дверей. Елка увешана рукодельными украшениями и искрящимися огнями. Люди уютно устроились на диване перед камином, держат в руках кружки с горячими напитками, тянутся к деталькам настольных игр, смеются, разговаривают, общаются.

Всё до тошноты весёлое и бодрое.

Но потом, в стороне от уютного хаоса, я замечаю Райдера, стоящего рядом с его мамой на кухне; они разговаривают. Она говорит на незнакомом мне языке, но Райдер, похоже, понимает и кивает, когда она показывает ему на огромный кусок ветчины на столе. Следуя её инструкциям, Райдер приготовился его нарезать. Но потом он кладёт нож.

Я наблюдаю, как он берёт полотенце и вытирает руки, затем расстёгивает манжеты и медленно закатывает ткань выше по рукам. Это очередной стриптиз предплечий, пока он подворачивает мягкую поношенную фланель. Эта рубашка зелёная как рождественская ёлка, в белую и винно-красную клетку. Чертовски празднично. Он выглядит как влажная Йольская мечта.

Я сглатываю так шумно, что меня наверняка слышит Санта на Северном Полюсе.

Должно быть, Райдер тоже услышал с помощью своих новых слуховых приспособлений, потому что он резко поднимает глаза и встречается со мной взглядом. Эти зелёные как трава радужки искрят как будто улыбкой, но кто знает, ведь кустистая борода всё скрывает. Когда он снова берёт полотенце, я сглатываю, наблюдая, как его руки мнут ткань.

Мне надо перепихнуться. Это неестественно. Я эротизирую вытирание рук.

— Привет, — выдавливаю я.

Мама практически выдёргивает себя из моей хватки и катит коляску вперёд, а доктор Би подвозит её к месту, которое они освободили для её инвалидного кресла.

Райдер подходит ко мне, засовывая полотенце в задний карман. Даже это выглядит сексуально. В этом мире совсем не осталось милосердия.

— Привет, — тихо говорит он, удерживая мой взгляд, и в комнате становится вдвое жарче. — Уилла, насчёт прошлого вечера. Насчёт всего... Я прошу прощения. Мне жаль... — он вздыхает и проводит рукой по волосам. Его пальцы застревают в прядях, напоминая ему, что его волосы собраны. Мне приходится страдать, наблюдая, как он заново собирает волосы, как эти чёртовы мышцы бугрятся под рубашкой, как длинные мозолистые пальцы убирают каждую светлую прядку обратно в тугую гульку. — Мне жаль, что я не рассказывал тебе больше. Я боялся, что может случиться, если я всё выложу начисто. Приберечь что-то при себе казалось необходимым, поскольку мы вели довольно ожесточённую игру. Ставки были высоки.

Я киваю.

— Я понимаю. И это взаимно, — мне надо было рассказывать больше. Стоило бы более открыто признать свою вину, но я едва могу говорить.

Райдер, похоже, не возражает против моего жалкого ответа и широко улыбается.

— Прощён?

— Прощён, — я сипло сглатываю. — А я прощена?

Он хмурится и делает шаг ближе, затем обхватывает ладонью моё плечо.

— Само собой.

Его прикосновение завершает то замыкание, по которому я скучала. Между нами трещит и искрит электричество. Я покачиваюсь в его сторону, затем беру себя в руки.