Да, это был яркий экземпляр, наиболее полно вобравший в себя многое от людей ленинского окружения и щедро расточавший вокруг свои большевистские «благодеяния». Для этого окружения биография ее была типична, и потому следует на ней остановиться.

Землячка (одна из кличек) родилась в бедной семье Самуила Залкинда. Как говорят в Одессе в этих случаях, «накрывались папиным старым пальто, а под голову подкладывали папины старые брюки». Мать не признавала никакой религии, ежеминутно вспоминая черта. Очевидно, поэтому и родилась дочь именно 13-го, и еще в утробе матери ею завладели нечистые силы…

Все-таки из правила «Чем выше эмоциональность автора, тем ниже его компетентность» практически не бывает исключений.

Ее часто называют садисткой, но я, добросовестно лопатя документы, связанные с ней, не вижу у нее удовольствия от человеческих страданий. Аскетизм – вижу. Жестокость – вижу. Убежденность – сколько угодно, на десятерых хватит. Требовательность и к своим, и к чужим, которую многие считали запредельной – да, была.

Но это она других мерила собственной мерой – требуя такой же, как у себя, степени Служения.

Степени, которая для большинства была непомерной.

И еще у нее чувствуется страх – потаенный, подспудный. Страх контрреволюции – в годы Гражданской войны вполне реальный. Страх не удержать синюю птицу, севшую в руки. Страх потерять завоеванное. Страх упустить шанс изменить человеческую историю.

Слишком велика была ставка – для нее на кону стояло все.

Вообще все – вся ее жизнь, как писали в одном забытом романе, «отданная самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».

Отсюда – ее безоглядность в Гражданскую, когда все висело на волоске. Когда она не вылезала с фронтов – сегодня в Архангельске, а завтра в Луганске - и доводила до истерик командармов, требующих окоротить «чертову бабу», эту немолодую не идущую на компромиссы еврейку в кожаной комиссарской куртке и сапогах.

Именно об этом периоде ее жизни Ярослав Смеляков написал стихотворение с невозможным сегодня названием "Жидовка".

Прокламация и забастовка,

Пересылки огромной страны.

В девятнадцатом стала жидовка

Комиссаркой гражданской войны.

Ни стирать, ни рожать не умела,

Никакая не мать, не жена —

Лишь одной революции дело

Понимала и знала она.

Брызжет кляксы чекистская ручка,

Светит месяц в морозном окне,

И молчит огнестрельная штучка

На оттянутом сбоку ремне.

Неопрятна, как истинный гений,

И бледна, как пророк взаперти,-

Никому никаких снисхождений

Никогда у нее не найти.

Только мысли, подобные стали,

Пронизали ее житие.

Все враги перед ней трепетали,

И свои опасались ее.

В прозе же ее биографом стал Лев Овалов, весьма нетривиальный советский писатель.

Детективщик

Лев Сергеевич Овалов.

Когда-то – участник Гражданской войны, комсомолец и красноармеец, потом селькор. Затем - студент медицинского института и в свободное от учебы время – начинающий журналист. Тогда была мода писать под псевдонимами, последовал ей и Лев Сергеевич, урезавший настоящую фамилию Шаповалов до Овалов.

Потом уже известный журналист и начинающий писатель, после этого - маститый журналист, главный редактор журналов «Молодая гвардия» и «Вокруг света».

В 1941 году – арестован, обвинен в разглашении государственной тайны. Отсидел «пятнашку» от звонка до звонка, выжил только благодаря профессии врача, которая востребована всегда и везде, в том числе в лагере и ссылке. После освобождения и реабилитации в 1956-м доктор Шаповалов вновь стал писателем Оваловым, выпустил несколько книг и сумел вернуться в высшую литературную лигу, став одним из самых популярных писателей страны.