Шрифт:
— Я давно просил его об этом. Не мыслю себя без служения перед престолом Божьим.
Девушка молчала и продолжала шить.
— Еще два года назад я умолял поставить меня служить с обетом безбрачия. Но отче отказал категорично. Только женатым. Я смирился… И тут беда с Софонией… Я начинаю думать, что не угоден Богу, как священник. Я не могу понять… Всю жизнь на первом месте в моей душе были ревность о Боге и чистота… Я с малых лет горел этим… еще когда мой дядя — фарисей — читал мне Тору. Потом он крестился и повел ко Христу меня… и всю нашу семью… Я знал, что тех, кто чисто и всей душою идет к Богу, сатана будет искушать особо люто, и то, что я встретился с тобою, было как подтверждение тех слов… моей праведности… испытание… искус… Я дрался не с тобой, а с Сатаною…
— Ты говорил, — кротко ответила Юния. — Мы давно уже обсудили это. Я не держу обиду на тебя, и знаю, что ты меня тоже простил.
Он кивнул, глядя в пол.
— Но ты однажды мне сказала, что у меня жестокое сердце. До последних дней я и не думал, какой я — добрый или злой… Считал, что праведный… и этого достаточно…
— Я говорила это в гневе, — мягко возразила Юния. — Тогда я и сама была злой и эгоистичной.
Он покачал головою.
— Я однажды сказал отцу Дементию: «Я с радостью умру за Бога!» А он ответил: «А знаешь ли ты Бога, за которого хочешь умереть? И за того ли Бога ты умрешь, за которого хочешь?»
Юния подняла на него глаза, забыв про шитье.
Они долго молчали.
Потом он горько произнес:
— После похорон Софонии, когда я вновь просился целибатом 2 и вновь получил отказ, я разозлился. И собирался оставить общину… Сейчас я снова близок к такому шагу. Если я не гожусь для церкви такой, разумнее мне служить писцом, библиотекарем, канцеляристом… Работа честная, знакомая…
— Покой в душе можно найти только внутри себя, — кротко сказала Юния. — В тебе нет покоя — это плохо. Я думаю, что ты не прав перед самим собой. Ты в чем-то виноват сам перед собою, и в глубине души ты это понимаешь. Поэтому душа не может успокоиться, периодически всплескивает гневом. Тот, кто имеет покой в душе, стоит твердо перед всеми внешними бурями. Долго терпит и крепко стоит. Не важно, где — в церкви, в библиотеке, в каменоломнях…
2
Целибат — принятый по религиозным соображениям обязательный обет безбрачия.
Он поднял глаза и долго смотрел на неё. И она смотрела на него, привычно любуясь красотою этих черт и глаз, но с удивлением осознавая, что глядит без боли или вожделения, а с нежностью, теплотой и состраданием…
Когда Гамалиил вышел, она закрыла лицо руками, сама не понимая — плачет или смеется.
***
— Мы завтра все поедем в Торир, — сказал ей отец Дементий. — Первую литургию отслужим уже на Преображение.
— Как скажете, отче. Я думала, что через неделю… Не тяжело ли вам будет?
— Нет. Господь укрепит. Тут кое-что изменилось. Гай Луций расскажет. Я благодарен тебе, доченька, что ты помогла этой душе укрепиться.
— Он и сам исцелил меня, — улыбнулась девушка. — Я представить себе не могла, что смогу кому-то откровенно рассказать о своем прошлом. Такое чувство в душе, словно был разрезан гнойник, рана очищена и зашита…
— Благословен Бог наш, ныне, присно и во веки веков! — сказал старец.
***
— Если у тебя есть время, не захочешь ли прогуляться со мною?
Юния тут же встала, отложила работу и вышла с центурионом в сад.
— Отец Дементий сказал, что завтра поедем в Торир.
— Знаю. Виною я.
Он протянул ей бумагу.
— Получил послание от Цезаря. Меня назначают легатом в Мемфис. Дают в подчинение тамошний легион. Поэтому сроки моего пребывания в Риме сокращаются до минимума. А ведь надо еще в Александрию — собраться.
— Я поздравляю тебя, — изумленно сказала Юния. — Понимаю… отче хочет, чтобы ты успел помолиться в отстроенной тобою церкви.
— Теперь я всегда буду с любовью вспоминать Рим, — улыбнулся Гай Луций. — И благодарить отца Алипия, который послал меня к епископу Дементию — святому и дорогому мне человеку Господа нашего Иисуса Христа.
— А меня будешь вспоминать? — тихо спросила Юния. — Или за большим чином станет недосуг?
— Ты всегда будешь в моем сердце — печатью и заветом… кажется, так было сказано у царя Соломона? Мы ведь вылечили друг друга и теперь сможем жить, благодаря Бога. Почему ты молчишь?..
— Поблагодарить друг друга мы могли бы и завтра, прощаясь.
Гай Луций замолк. Смотрел, как рябь играет на водной глади бассейна.
— Ты права, — сказал он наконец. — Я говорю невесть что. Потому что трушу. Первый раз в жизни я трушу… Когда я пришел в тот вечер к отцу Дементию, открылся ему, выслушал советы и принял предложенный им обет, он кликнул тебя… и ты вошла… и я увидел его — тот новый смысл… ту цель жизни, которую искал… Я не умею красиво говорить. Нас учили говорить лаконично и сразу о сути. А о сути — так. Мне тридцать пять. Я не молод. И не красавец… Но даже если ты не любишь меня так, как я тебя… я думаю, что нужен тебе… нужен, чтобы жить дальше. Я прошу тебя сегодня подумать… и, если согласишься стать моей женой, завтра на службе отец Дементий соединит нас.