– Тебе не показалось, – буркнул я. – Если бы ты сам подумал, что она может, тебя бы затрясло, как медведь мичуринскую грушу.

Он оглянулся на Невдалого, тот молчит и степенно поглаживает бороду, она у него уже длиннее, чем у Обри де Грея, но такая густая и лохматая, Карл Маркс бы воззавидовал.

– Все не так, – сказал Грандэ убеждённо, не дождавшись поддержки соратника, – как оно есть. Слушайте сюда, я возглашу истину, что хоть и брехня, ибо весь мир брехня, зато какая красивая!..

Я буркнул недовольно:

– А что нашему сельскому хозяйству с красивой брехни?

– Красота спасёт мир, – сказал он с гранитным убеждением. – Наука и техника гробят, а красота спасёт! Как, не знаю, ибо невозможно, но верю, как сказал Тертуллиан, раз абсурднее уже некуда.

– Это ты или Мухортов твою маску надел? А то вас, ботов, уже и не разберёшь. Так что за брехня, что уже реальность, раз красивая?

Он с таинственным видом понизил голос:

– «Алкома» перешла…

Невдалый тяжело шевельнулся с такой натугой, что суставы заскрипели, как ветки старого дуба в бурю, аристократически поморщился.

– Учёные, – напомнил он, – не говорят так категорично.

– Мне кажется, – поправился Грандэ безропотно, инженеры любят, когда их принимают за учёных, – «Алкома» перешла с кваркового уровня расчётов на бозонный или тахионный!.. Ибо уже ни хрена не понимаю, как работает!.. Сунулся просмотреть, а там даже не язык, а одно мычание, как говаривал трибун революции, что значит, самый глубинный язык, ассемблер перед ним детская симфония Альберта Лепешинского! Теперь понимаю, почему хочется рвать на себе волосы…

– Ты же лысый, – напомнил я. – Или фантомные ощущения?

– Он заранее выдрал, – ответил Невдалый уверенно. – В отчаянии перед открывшейся бездной, что звёзд полна. Что будем делать, шеф?

Грандэ посмотрел на него, перевёл взгляд на меня.

– Я думал, – сообщил он, – апеллируешь к общественности. Ты же вроде демократ с человеческим лицом?.. Мог бы и не спрашивать, решения принимает шеф и не всегда нам сообщает, надо угадывать. Шеф, ваше вязкое слово?

– Выпустим байму, – сказал я, – а после релиза займёмся «Алкомой». Пока нам нужно думать не о спасении мира, а о спасении от инвесторов. Отчитаемся, тогда и мир спасать можно. А иначе зачем?

Грандэ вздохнул и пошёл к двери. Невдалый сдвинулся с места, мощно разворачиваясь за ним, я поинтересовался:

– Что-то случилось? Или твоя Теория Всего не вытанцовывается?

Он посмотрел на меня с явным недоброжелательством.

– Обидеть хотите? – сказал тусклым, как осеннее небо, голосом. – Нам никогда-никогда не создать Теорию Всего!.. Вселенная развивается, изменяется, взрослеет, совсем как мы! К прошлому состоянию не вернётся, понятно даже Блондинке, как мы не вернёмся в детство. Потому обречены изучать новые возникающие законы мироздания, что меняются и будут продолжать меняться с нарастающей скоростью. А мы всегда будем видеть прошлое.

Вид у него с каждым словом становился всё несчастнее, я сказал подбадривающе:

– Уже сказал, мы сами изменим эти законы.

– Шеф?

– Когда перейдём в стаз постчеловеков, – уточнил я. – Если не передушим друг друга раньше.

– Ну да, если…

– Не успеем, – заверил я с оптимизмом. – А что сами изменим, уж как-нибудь изучим по таблице умножения. Да и с «Алкомой» не расстанемся, думаю. Она теперь не просто член команды, а член семьи!

Он буркнул:

– Да видел в кино, что за семьи. И по каким ритуалам в них принимают.

Вселенная с момента первоначального Бабаха усложняется и усложняется, это факт, хотя объяснения разные. Да, началось из самых минимальнейших начальных условий, человек тоже из простейшей амёбы, а та и вовсе, говоря для простого человека, из случайного туннелирования квантов в микромире.

Таким образом Вселенная доусложнялась до странного состояния, названного биологической жизнью, в которой и появился со временем её царь, что и начал, и начал…

Голова моя раскалилась, как чугунок, в котором варят казацкий кулеш, я вскочил, походил взад-вперёд по комнате. Часть крови вроде бы опустилась ниже, спасибо гравитации, человек мудро загодя встал на задние конечности, иначе бы каюк, а так мысли хоть и не стали улиточнее, но хаотичное метание уменьшилось, правда, за счёт варикоза и расширения вен нижних конечностей.

Вообще в наши суматошные дни перед концом старого мира работать нужно так, чтобы не слишком вдумываться в то, что делаешь. Во времена Менделеева это было бы пагубно, какая тогда работа, но сейчас дело с предельно малыми величинами, их не представить, но управлять всё равно нужно и даже необходимо.

К примеру, всё из атомов, знаем со школы, но атом вроде футбольного поля, где в центре теннисный мячик, а по беговым дорожкам мчатся электроны размером с тараканов. Всё остальное – ничто, пустота, так что все мы, даже самые умные и красивые, практически ходячие пустоты в пустоте мира.