Второе "непонимание" глубже. Проголосовав за закон о порнографии, депутаты сказали, вслед за Андроповым и Горбачевым: "Мы не знаем общества, в котором живем". Незнание Андропова и Горбачева (при наличии "знающего" Бжезинского) привело к краху СССР. Но хоть за эти страшные годы можно было узнать! И что это за НПСР (Народно-патриотический союз России), в котором один из лидеров — С.Говорухин, — является главным лоббистом порнобизнеса?

Принятие этого закона означает принципиальный разрыв с самим типом того правосознания, на котором стояла Россия (и СССР). Депутаты подпилили еще одну опору, на которой удерживалась Россия. В России право ассоциируется с правдой — сводом базовых этических норм. Эти нормы до такой степени сливаются с правовыми, что большинство людей в обыденной жизни и не делают между ними различия. Государство западного общества заменило этику законом. Оно в принципе "стыда не имеет", поскольку в нем разрушена единая ("тоталитарная") этика. В нем бывают лишь нарушения закона.

С точки зрения традиционного права России, порнография — зло, которое вообще не должно быть упоминаемо в законе. Она запрещается этикой, "стыдом". Это не значит, что общество должно искоренять огнем и мечом всякое зло, запрещаемое этикой. Традиционное право вовсе не тоталитарно — оно мудро. Оно способно смотреть на грехи части общества "сквозь пальцы", но при этом важно, чтобы люди, впадающие в соблазн, чувствовали, что совершают грех. А до какой степени следует подавлять неупоминаемое в законе зло — зависит от обстоятельств. В Алжире была проституция, хотя она и отвергается культурой ислама. Но когда алжирцы в 50-е годы начали освободительную войну и стали нести от французов страшные потери, их духовные лидеры посчитали, что в обстановке всенародного бедствия проституция нетерпима. От владельцев публичных домов потребовали закрыть их заведения. Тех, кто отказался, партизаны расстреляли. Таких было немного.

Теперь этическое измерение проблемы порнографии в России снято принятием закона. Зло "введено в рамки" — растлевай детей законно, но не ближе, чем в 100 м от школы. Этот закон исключительно важен как прецедент — нас загоняют в совершенно иной правовой коридор. Депутаты подняли знамя, выпавшее из рук Сахарова.

Строго говоря, прямая ложь сама по себе не может быть квалифицирована как манипуляция. Считается, что в солидных СМИ ложь должна быть ниже порога семантической восприимчивости среднего получателя (то есть, в среднем не должна замечаться). Тогда массы довольны и считают СМИ объективными.

На деле прямая ложь ("фабрикация фактов") не применяется лишь в тех случаях, когда ее легко обнаружить. Л.Фразер в известном руководстве "Пропаганда" (1957) дает такую установку: "Не лги, если есть угроза разоблачения". А когда разоблачение затруднено недоступностью информации или обходится слишком дорого, пресса лжет без зазрения совести ("в политике слово "правда" означает любое утверждение, лживость которого не может быть доказана").

Одно из важнейших правил манипуляции сознанием гласит, что успех зависит от того, насколько полно удалось изолировать адресата от постороннего влияния. Идеальной ситуацией для этого была бы тотальность воздействия — полное отсутствие альтернативных, неконтролируемых источников информации и мнения. Манипуляция несовместима с диалогом и общественными дебатами. Поэтому перестройка в СССР стала беспрецедентной по эффективности программой манипуляции — все средства массовой информации были в руках одного центра и подчинялись единой программе (тоталитарность контроля за прессой в годы перестройки была несравненно полнее, нежели в "годы застоя").

Но при этом полезно, чтобы у потребителя была иллюзия плюрализма каналов информации. Для этого создается видимость многообразия СМИ по типу организаций, политической окраске, жанрам и стилям — при условии, что реально вся эта система подчиняется единым главным установкам. Идеальный случай — когда удается создать (точнее, допустить создание) радикальные оппозиционные источники информации, которые, однако, ограничивают свою информационную борьбу с режимом вопросами, не затрагивающими сути главных программ манипуляции. А по остальным проблемам оппозиции разрешается извергать самую непотребную хулу на власть.

Если по ходу воздействия изоляция адресата нарушается (например, появляется неожиданный неконтролируемый источник информации), то чаще всего операция по манипуляции свертывается, поскольку утрата иллюзии независимости резко усиливает психологическую защиту аудитории. Лучше смириться с потерей затраченных на неудачную попытку средств, нежели усиливать жертву — дороже обойдется при следующих попытках.

Любопытный случай разбирает Н.Хомский. В 80-е годы в США велась интенсивная кампания по обвинению СССР в расстановке противопехотных мин в Афганистане (Н.Хомский приводит перечень заголовков статей в крупнейших газетах и официальные заявления США). Выводя войска из Афганистана, советское командование передало правительству Наджибуллы карты минных полей, а Наджибулла предоставил их во все районы страны, включая те, что были под властью его противников. В связи с этим некоторые американские политики призывали умерить пыл газетной кампании, поскольку позиция СССР и Наджибуллы "могла дать им преимущества в пропаганде". Никаких преимуществ не дала, поскольку ни одна газета об этом не сообщила (по-моему, даже в СССР). Кампания была свернута по другой причине. В 1989 г. группа добровольцев, морских пехотинцев США, которых заела совесть, поехала во Вьетнам помочь снять мины, которые они сами ставили 20 лет назад. Вернувшись, они сделали резкое заявление о том, что до сих пор во Вьетнаме гибнет от мин много людей, а США отказываются предоставить карты минных полей. Через четырнадцать лет после окончания войны! Это — пример неожиданного сообщения, после которого надо без комментариев прекращать акцию.

Сегодня тоталитарный контроль над СМИ малого числа олигархических групп делает разоблачение прямой лжи маловероятным. Со мной лично произошел такой случай. Летом 1991 г. я был в Испании, и у меня попросила интервью главная газета Арагона. Беседовал со мной редактор международного отдела, умный и приятный молодой человек Карлос Р. Интервью получилось на целый разворот, он был доволен, и мы расстались друзьями. 19 августа в Москве произошел "путч", и уже назавтра мне позвонил Карлос и сказал, что немедленно вылетает в Москву и не могу ли я устроить ему встречи с авторитетными людьми. Я ему помог, и он смог побеседовать с видными деятелями "с обеих сторон баррикад". В частности, все они подтвердили ему, что в Москве не было ни одного случая насилия со стороны военных и что никто не отдавал им приказа о насильственных действиях. Карлос уехал, а в сентябре мне снова пришлось быть в Испании, и он с гордостью вручил мне целый номер, сделанный по материалам его поездки в Москву. Смотрю — вся первая страница заполнена красочной фотографией: Москва, танк, солдаты, группа людей, поддерживая под руки, ведет изуродованного человека, с ног до головы залитого кровью. И подпись: "Опять кованый сапог советской военщины… и т.д.". Я спрашиваю в изумлении: "Карлос! Ты же сам был в Москве! Ты же знаешь, что ничего подобного не было!". Он посмотрел на меня с искренним недоумением: "Какая разница? Эта фотография дана во всех европейских газетах. Мы ее купили. Это же газета, а не научный журнал".

Постановщик телевизионных спектаклей в избирательной кампании Никсона в 1968 г. Р.Эйлис так объяснял, как организован вошедший тогда в практику "телетон" — передача, в которой кандидат в прямом эфире отвечает на вопросы, задаваемые по телефону: "Проходить все будет так. Вопросы принимаются телефонистками, затем курьеры бегут с ними к столу постановщика, а отсюда их доставят в сценарную комнату, где наши люди их изорвут и напишут свои. Затем они понесут их Баду Уилкинсону для художественного зачтения, а выступающий дает по заготовленной карточке ответ". То же и при нашей "демократии". В Москве в 1998 г. на телевидении попробовали организовать пикантную еженедельную передачу, в которой должны были дискутировать три человека: один "от советского строя", один от команды Горбачева и один от Ельцина. Пригласили меня, Ф.Бурлацкого и В.Никонова. Я в своем выступлении поставил вопрос не так, как предполагалось по сценарию, мои оппоненты разволновались, передача получилась эмоциональная, и режиссер был доволен. Начались вопросы телезрителей по телефону. Ко мне обратилась какая-то Юлия и задает вопрос в связи с какой-то якобы моей мыслью, которой я не только не высказывал, но мы и близко не подходили к этой теме. Я изумленно смотрю на режиссера, он покраснел, а потом объяснил: "Мы вопросы заранее записали. Мы же не думали, что вы поломаете весь сценарий".