В конюшне же, среди других лошадей, в отдельной загородке, стоял небольшой гнеденький конек, аккуратный и красивой масти.

Была у Тоси и соответствующая росту конька ,,английская сбруя" и седло, тоже "английское", желтой кожи, чтобы ездить на нем верхом.

Все это очень недавно он получил в подарок (от кого именно, - он не пояснял), и не успел мне еще об этом написать.

Когда Тося запряг в первый раз при мне своего ,,Гнедыша", причем колеса в шарабане были заменены, в виду снежной дороги, полуколесами, в виде полозьев, туго закрепленных у оси, я просто диву дался, так все вместе было игрушечно красиво и, одновременно, прочно и удобно.

Тося уже разъезжал один по городу, и сам отлично правил Гнедышем. Теперь мы с ним ездили вдвоем, при чем он был так мил, что давал мне охотно править. У меня оказалась к этому прирожденная сноровка. Правда, я достаточно насмотрелся на Николая и Игната и старался подражать им.

Гнедыш был чудная, очень ходкая лошадка.

Многих больших лошадей он обходил легко. Тося, по праву, гордился им и я, - должен сознаться, - без заглушенной зависти не мог не только говорить, но даже думать о нем.

Дядя Всеволод, полюбопытствовавший подробно оглядеть всю феерическую упряжку, точно чутьем угадал мои затаенные душевные муки и тотчас же объявил, что и у меня будет тоже и лошадка, и шарабанчик, и седло.

Он даже взял у каретника, который сооружал Toce шарабанчик, какой-то чертеж, по которому решил заказать подобный же в Николаеве, где очень славился "венский каретник".

Относительно же лошади дядя Всеволод просил Аполлона Дмитриевича не упустить случая, если подвернется подходящая, приобрести и доставить в Николаеве.

Когда мы возвращались с милым дядюхой обратно, на этот раз уже не в санях, а в крытом рессорном тарантасе, я чувствовал к нему такую нежность и такую любовь, сильнее и глубже которых, мне казалось, уже не может быть.

Весь он мне представлялся воплощением какой-то неиссякаемой доброты, которая, словно вода широкой реки, разлилась бы повсюду и ее хватило бы на всех, если бы ее не замыкали берега.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

По возвращении нашем из Херсона, уроки возобновились и их еще прибавилось.

Был приглашен новый учитель математики, также моряк с серебренными погонами (кажется штурман), но толковее прежнего нашего "туруруколы".

Я бывал рассеян и было иногда скучновато.

Слишком много было впереди ожиданий: гимназия, переход на житье к дяде Всеволоду и - видение далекого миража - конек, шарабанчик и седло.....

Мама находила, что это ,,затея" лишняя и слишком ранняя, но дядя Всеволод успокаивал ее, говоря, что первое время я могу ездить в шарабане с кучером, а верхом буду ездить с ним, или с Григорием Яковлевичем Денисевичем, который окончательно привился у нас в доме.

Мама все еще ходила в глубоком трауре и бывала нередко расстроена, даже, раздражена.

Сколько понимаю теперь, она таила какие-то личные переживания.

Заказанный дядею шарабанчик, в конце концов, удался на славу, но, Боже мой, сколько времени тянулось его сооружение. Мы, с милым дядей, ездили смотреть его, когда он был еще ,,в черне". Потом его грунтовали, потом красили, потом он еще "выстаивался" у каретника - и длилось это без конца.

С лошадью вышло и того хуже, - полное разочарование.

Из Херсона привели довольно видную, повыше Гнедыша. Но она оказалась и злою и норовистою. В стойле она раз ухватила меня за плечо зубами до синяка, а верхом два раза сбросила, поддав на ходу задними ногами.

Эти "злоключения" пришлось скрыть от мамы, но дядя Всеволод знал о них и очень сердился на Аполлона Дмитриевича и, даже, написал ему по этому поводу письмо.

Пришлось сбыть эту лошадь и искать другую. Временно ее сменила небольшая рыженькая, но неказистая на вид. Ей я обязан тем, что совершенно освоился с седлом и стал хорошо ездить верхом. Но в шарабанчике я почти на ней не ездил, рыси у ней хорошей не было и смешно было бы пускать галопом.

Только значительно позднее, когда я уже был почти год в гимназии, счастливый случай меня выручил и вознаградил за все.

Николай присмотрел вороненького конька, вполне подходящего, с чудесным ходом. Его владелец, юный офицер вновь прибывшего в Николаев пехотного полка, часто рысил на нем верхом мимо наших окон.

Но он его не продавал, несмотря на все подходы Николая, желавшего мне угодить.

Однако, как-то офицер сам явился с предложением "променяться лошадьми", желая получить придачу.